Эни: Я бы заметил.

Алисса: Я знаю.

И еще:

Алисса: Дело в совместимости. Если ты чувствуешь, как он в тебя входит, а парень знает, что делает, обычно все получается.

Эни: Мальчики так не считают. Дело в размере. Останови меня, если информации будет слишком много.

Алисса: Лол! Не, все нормально. Теперь мне интересно.

Эни: Мне тоже. Мой интерес заметен невооруженным глазом.

Алисса: Э-э…

При виде этого Алисса морщится – как и от большей части переписки. В ней очень много нытья про Марка, хотя разговор никогда на нем не задерживается. Ей неловко читать некоторые из сообщений, потому что они нелепы, но вины перед мужем она не испытывает и не узнает ту Алиссу, которая все это писала.

Алисса: мне плевать на политический феминизм. Я дерусь за свой уголок. Я впахиваю на работе, а потом возвращаюсь домой, к семье. Мне не нужно доказывать, что я Женщина™. С какого еще перепугу?

Обновление статуса: люблю своего мужа!!! (В этой декларации чувствуется визгливое отчаяние. Отпугивала конкуренток? Напоминала Марку на случай, если он читает? Слабачка.)

Обновление статуса: Обновила прошивку на телефоне. Я (сердечко) новый интерфейс!

Обновление статуса: Уж простите, но я не стану голосовать, если в Асо-Рок заботятся только о благополучии чернокожих граждан. Я тоже имею значение! Я налоги плачу.

Обновление статуса…

Алисса потирает висок.

С Марком она в личке не переписывалась. Что он имел в виду, когда сказал «Я никуда не уйду»? У них были какие-то проблемы?

Знакомая тошнота возвращается, и Алисса бросается в ванную, но желудок ничего не исторгает. Тошнит ее душу, а не тело. Она пытается избавиться от чего-то нематериального. Ее захлестывают печаль и скорбь. В зеркале видно лицо Алиссы, и это не ее лицо.

– Иди на хуй, – говорит она.

Отражение издевается над ней, оставаясь Алиссой.

Она смотрит на свои ладони, разглядывает каждую в отдельности: линии, бороздки на кончиках пальцев, морщинки. Сдвигает кольца и видит под ними границы загара и поврежденную кожу. Царапает ее, но кожа слишком прочна.

Тошнота.

«Это не настоящее. Все это. Не настоящее».

Она хватает бутылочку духов и швыряет в зеркало; отражение разлетается осколками. Она подбирает самый большой, вспарывает им предплечье и, ошеломленная болью, ждет, когда покажется кровь.

Не настоящее.

Кровь выглядит вполне себе красной. Алисса раздвигает края разреза, алая жидкость стекает по руке на пол. Рана не очень глубокая, но все равно болезненная. Кровь не бьет пульсирующим фонтаном, а просто течет ручейком. Алисса не слышит, как стучат об пол капли, но знает, что они есть. А вот тошнота прошла.

Она скатывает салфетку в комок и зажимает им рану, а потом обматывает руку тряпкой, чтобы тот не выпал. Покопавшись в шкафчике, находит повязку получше, после чего отмывает кровавые отпечатки пальцев и натекшую на пол кровь. При каждом движении рана протестует, отзываясь болью, но Алисса не обращает на это внимания. Она переодевается в свитер с длинными рукавами.

Хотя бы в одном она уверена: она – не Алисса Сатклифф.

Это позволяет ей отстраниться и читать страничку на MyFace становится легче. Разговоры с Эни – jejune, они ничего ей не дают. Какие-то друзья обсуждают совместные посиделки. Алисса жалуется подруге по имени Эстер на акцент Пэт. Оказывается, девочка говорит, как нигерийка, а сама Алисса родом из Англии, из Дорсета.

Эстер: Ну так она И ЕСТЬ нигерийка, Али. Как еще, по-твоему, она должна разговаривать?

Алисса: Не знаю. Я думала, она унаследует мою манеру.

Эстер: Ты в меньшинстве. Марк ведь тоже так разговаривает. Да и вообще: что плохого в том, чтобы звучать, как нигерийка?