– Это не в меня плевок, а в лицо всем военно–морским силам и стране! Депеша с предписанием отпустить Бронштейна и всю эту марксистскую банду пришла из Лондона за подписью Его Величества. И никогда еще не было, чтобы депешы с такой скоростью шли! На десять тысяч долларов революцию, может, и не устроишь, но полк вооружить можно. Я ничего не понимаю, Пол. И я страшно зол. Дело не в русских – пусть сами разбираются со своими политическими диверсантами и выясняют, зачем они обратно в Россию вдруг полезли отовсюду. Просто его торжествующую рожу, когда он забирал свой саквояж, я никогда не забуду…

***

В марте 1916 года штаб 267-го пехотного полка разместился возле белорусского озера Нарочь в усадьбе статского советника, проходившего по фискальному ведомству и под военный шумок сбежавшего в нейтральные Нидерланды. В страну Рембрандта и пива он прибыл не с пустыми руками – прихватил собранные за полгода по всей Виленской губернии поземельный налог и процентный сбор с акционерных предприятий. А на родине оставил сошедшую с ума супругу и оправдательное письмо: «Невыносимо мне более глядеть на страдания Отечества, увязшего в войне из-за бездарности армейской верхушки и предательства гнилой интеллигенции, продавшейся врагу».

Жена его целыми днями бродила по усадьбе, выпрашивая у офицеров «ружье, чтобы избавить от этого подлеца мир». Те опытным путем определили, что отвечать примерно следует так: «Сударыня, вскорости нам подвезут новые ружья, которые гораздо удобнее для дамы, чем нынешние – тяжелые, опасные и воняющие порохом». После чего та моментально успокаивалась на какое-то время.

Только что закончилось совещание штабных офицеров. Командир полка подполковник Лозинский раздраженно и, как со стороны могло бы показаться, бессмысленно черкает что–то на карте толстым красным карандашом. Два офицера секретной части убирают со стола бумаги в железный ящик с замком. Трое курят, отойдя к противоположной стене, чтобы не дымит на некурящего комполка, и разглядывают на стене коллекцию старинного оружия беглого статского советника – палаши, алебарды, шашки, пистолеты.

Гуляков снимает с гвоздя дуэльный пистолет, взводит изогнутый курок, щелкает спуском.

– Александр Иванович, не стоит твоего внимания, – улыбается довольно пожилой уже поручик с тонкой дамской папироской. – Для командира батальона смерти это баловство. Тебя я не представляю в поединке с пистолетиком. Пулемет – куда еще ни шло, хотя с ним сходиться неудобно.

Гуляков, вздохнув, вешает пистолет на стену:

– Оружием, Сергей Гаврилович, выбирать надобно гранаты, тогда сходиться вообще нужды не будет…

Все смеются, но Гуляков кажется серьезным:

– Я бы, господа, удовлетворения на аэропланах попросил. Если на двух машинах лоб в лоб сойтись, труса отпраздновать не выйдет. Хожу сейчас в полевой авиаотряд, по мере сил постигаю технику. «Илья Муромец» триста пудов бомб берет на борт. Нам пару таких богатырей – сколько пехоты сберегли бы. Вон генерал Брусилов это понял, аэропланы не стеснялся применять…

Штабс-капитан с черной повязкой, прикрывающей пустую глазную впадину, погасив окурок в кадке с фикусом, вздыхает:

– А если таких аэропланов сотню, то мы, кроты пехотные, без надобности будем. Знай себе – летай, бомби германца, не война, а сказка…

Два ординарца заносят большую корзину со снедью, офицеры оживляются в предвкушении подведения итогов совещания. Ординарцы ставят на стол несколько бутылок вина и пару графинов водки, нехитрую закуску, столовые приборы, которыми удалось разжиться у умалишенной хозяйки.

Лозинский берет рюмку и, осторожно вытянув губы, пробует водку, перекатывая во рту. Удовлетворившись ощущениями, кивает головой и тяжело поднимается из кресла: