– Нет! – удивлённо протянул мальчик.

– Вон с той стороны. Кажись, самолёт летит, – сказал старик и показал на чёрную точку в небе.

Мальчик встал на корму и замахал руками.

– Самолёт, самолёт, ты возьми меня в полёт! – кричал малой приближающейся ревущей крылатой машине.

В это время стальное брюхо, словно серая туча, тенью пролетело над лодкой.

– Немцы! А ну, ложись! – крикнул старик и стал с усилием грести к берегу.

Самолёт уходил вдаль. Вскоре от него не осталось и звука.

– Что ему надо было тут? – испуганно спросил мальчик.

– На море идёт, гад.

– Семёныч, как думаешь, он заметил нас?

– Можа и заметил. Надо быстрее доплыть до Дальнего.

К ночи старик и мальчик доплыли до места.

– Бабы, гляньте, сам Геннадий Семёныч собственной персоной к нам пожаловал! – послышался чей-то женский голос на берегу.

– Вам бы всё языками стрекотать, вот мальца лучше накормите, – бросил в ответ старик, подгребая к острову.

Вытащив лодку на берег, Семёныч сел на край кормы, достал папиросу.

– Семёныч, ты? – послышался голос во тьме.

– Здравствуй, Тося, – ответил старик и спрятал папиросу обратно в пачку.

Женщина поправила платок, накинутый на плечи, и села рядом.

– Это чей малый? – спросила она и кивнула в сторону пацана.

– Нюрка опять из детдома привезла, вот и напросился, – устало ответил Семёныч.

– Ох, Нюрка, добрая она баба.

– Не чета вам, тутошним! – ответил сурово старик.

– Ай, Семёныч, и многих ли ты тутошних знаешь? – ехидным голосом произнесла женщина.

– Ты, Тоська, на что это намекаешь?

– Да бабы всякое говорят про тебя. Гулял ты будь здоров, а Райка твоя всё прощала.

– Ты, Тоська, Раю не трогай, она была хорошей, любил я её.

– Ладно уже, буди мальца, на столе ужин стынет.

Утром, загрузив в лодку последний мешок с сухой рыбой и получив сопроводительные документы, старик и мальчик двинулись в обратный путь.

Вся лодка была завалена мешками. Малец, опустив руку в воду, пытался ухватить проплывающие мимо водоросли.

– Вынь руку! – велел старик.

Пацан стряхнул в воду набранные водоросли и улёгся на мешки с сухой рыбой.

– Не крутись на мешках, всю рыбу изломаешь! – прикрикнул негромко старик.

– Семёныч, я в туалет хочу.

– Вот ты ж, едрит твою пять! Ну куды ж я причалю, камыш стеной с двух сторон.

– Семёныч, мне очень надо, – жалобно попросил мальчик.

– Там дальше камыш пореже, вот можа и будя, где причалить. Ух заноза-то! – выругался старик.

Лодка ткнулась носом в берег.

– Только живее, нам засветло успеть надо! – крикнул старик вслед убегающему мальцу.

Достав пачку, Семёныч увидел, что осталась всего одна папироса.

«Не, на вечер оставлю», – решил старик и вновь сунул пачку в карман.

В это время вернулся малой и залез в лодку.

– Ноги обстучи, всю рыбу песком обсыпешь! – воскликнул Семёныч.

– Она же в мешках.

– Не перечь, делай, что велено тебе.

Стряхнув песок со своих босых ног, мальчик уселся рядом с Семёнычем.

– Не сиди тут, мешать будешь мне! – сурово произнёс Семёныч.

Пацан пересел поближе к корме.

– С тобой бяда прям! Тебя как кличут? – спросил старик, поправляя весло в уключине.

– Миша я.

– А в детский дом как попал?

– Папку на войне убило, мамка в Ленинграде умерла. Так и попал.

– А папка иде воевал?

– Он музыкантом был, мамка говорила, что он с бригадой на передовую поехал, там и накрыло всех сразу.

– И такое бывает! – тяжело вздохнул старик.

Семёныч оставил вёсла и полез в карман.

– А на чём папка твой играл?

– На скрипке. У нас все на скрипке играли: и дедушка Изя, и дядя Шлёма.

Старик всё-таки вытащил папиросу, чиркнув спичкой, прикурил и выпустил струю едкого дыма. Он вспомнил, как в девятьсот пятом охранял покой Москвы. Тогда город бурлил: митинги, баррикады, революционеры. Почти каждый день казаки разгоняли толпы демонстрантов.