Естественно, что при государственной монополии расширилась сфера деятельности государственного аппарата, несравненно бо́льшим стало значение карательных структур, возросла зависимость рядового обывателя от чиновника, особенно от служащих многочисленных органов (как стали говорить) безопасности. Открыто обозначился военно-полицейский характер государства, и непрерывно продолжала расти пропасть между словом и делом.

Недавние активные участники событий российской истории, но выброшенные этими событиями в эмиграцию, стали внимательными наблюдателями со стороны, и они не могли не заметить сходства новой, красной власти со старой, бюрократической. Петр Струве, один из первых проповедников марксизма в России, уже в начальных революционных преобразованиях распознал все ту же гоголевскую Русь, разве только прикрытую красным колпаком. Под ним он увидел до боли знакомые черты Городничего. И не он один. Его коллега еще по первым марксистским кружкам Николай Бердяев заметил: «Быть может, самое мрачное и безнадежное в русской революции – это гоголевское в ней».

Гоголевский Городничий – символ всевластного провинциального коррумпированного самодура. Так уж повелось еще со времен Московской Руси, что чем дальше от столицы, тем сильнее власть на местах – будь то воевода, губернатор или городничий, секретарь обкома или секретарь райкома. Шло время, менялся общественный строй, менялись «режимы», но «принцип городничего» оставался неизменным. Этот принцип – всевластие вплоть до произвола и в то же время личная преданность вышестоящему начальству, преданность, основанная на страхе. Верховный городничий – царь или генеральный секретарь КПСС мог снять с работы или даже физически уничтожить провинциального городничего – воеводу, губернатора, секретаря обкома. Сталин, как известно, уничтожил несколько слоев своих провинциальных наместников. Те отыгрывались на подчиненных, тешили свою душу, казнили и миловали в пределах своей сатрапии, никого не жалея. Они присвоили себе право распоряжаться не только судьбами и жизнью людей, но и государственным имуществом. Они и рассматривали его как свое и брали для себя все, что хотели.

Советник Брежнева по вопросам внешней политики, академик Георгий Арбатов написал в своих воспоминаниях о покойном генсеке: «Это был по-своему очень неглупый человек» (Знамя, 1990, № 10). Академик почти дословно привел характеристику Городничего, данную Гоголем: «Городничий… очень неглупый по-своему человек». Случайное совпадение? Может быть… Но – закономерное.

Постоянный ветер страха, дувший в коридорах советской власти, усугубил многие отрицательные черты российского чиновничества, развил доносительство и угодничество и выпестовал идеальные условия для вызревания коррупции. Коррупция расцвела сразу же после отмены режима военного коммунизма. Страна ждала этого часа и бурно на него отреагировала возрождением предпринимательства, производства, торговли и неприкрытой коррупции. Государство разрешило частнопредпринимательскую деятельность, но оставило в своих руках распределение заказов, сырья, материалов. Столь свойственная российской государственности половинчатость – всегда поле деятельности для чичиковых, они умеют извлекать из этого колоссальные прибыли.

Психология люмпена, помноженная на бюрократическую традицию (гоголевская Русь) и на коммунистическую гэбешную идеологию (идеал с детских лет – Павлик Морозов), плюс формальные требования (диплом, подходящие анкетные данные), и выработала тип советского чиновника, угодливого к начальству, некомпетентного, безынициативного, не сомневающегося, подозрительного, преданного официальной «линии» и готового проводить ее по указанию сверху и доносить на всех (включая свое начальство), кто от нее отклоняется. Но если партия оправдывала любые средства для достижения своих целей высокими идейными соображениями, то стоящий на земле чиновник объяснял свои способы достижения цели, включая взятку и казнокрадство, практическими потребностями жизни и традициями.