Взгляды Сечина ставят его на противоположный полюс по отношению ко все более «зеленеющим» международным нефтяным компаниям, в особенности к партнеру и миноритарному акционеру «Роснефти», компании BP. При новом генеральном директоре Бернарде Луни ВР решительно придерживается концепции «быстрого перехода» и основывает свою долгосрочную стратегию на радикальном отказе от углеводородов в пользу возобновляемых источников энергии[101]. Ни у Сечина, ни у Путина нет таких планов.

Однако между двумя этими людьми существует важное различие в тактике, и оно ярко проявилось в решении России в 2016 году порвать со своей давней политикой и сформировать альянс с Саудовской Аравией и ее партнерами по ОПЕК, так называемой группой ОПЕК+, чтобы ограничить добычу и сохранить высокие цены на нефть[102]. Сечин, напротив, неоднократно публично выступал против любых ограничений на добычу нефти в России и вместо этого призывал к наращиванию экспорта даже за счет более низких цен на нефть[103]. Однако, несмотря на недовольство Сечина, Россия до сих пор сохраняет этот альянс. Ниже мы рассмотрим это подробнее.

В этой главе я исследую будущее российской нефти и российской нефтяной промышленности в эпоху изменения климата. Это самый важный вопрос, который нужно задать, размышляя о будущем развитии России в целом. Погоду в России делает нефть. Но что сделает погода – изменение климата – с будущим нефти?

Накануне пандемии COVID-19 будущее нефти стало предметом все более горячих споров по всему миру. По сути, это была битва между двумя нарративами. Как говорилось во введении, первый нарратив – это медленный энергетический переход; второй предусматривает намного более быстрые действия. Нарратив медленного перехода был общепринятой точкой зрения, обоснование которой строилось главным образом вокруг экономических факторов. Что касается конкретно нефти, то западные энергетические компании и большинство консалтинговых фирм сходились на одной и той же базовой картине: спрос на нефть, после периода сильного роста в течение следующих двух десятилетий, достигнет пика в 2030-х или начале 2040-х годов, а затем начнется долгое, но медленное снижение. Тем не менее на нефть и газ вместе к середине века будет приходиться примерно половина общего спроса на энергию. Использование возобновляемых источников энергии резко возрастет, но их доля в мировом спросе по-прежнему будет составлять в лучшем случае лишь 15 %. Крупным победителем станет газ (см. главу 3); к 2050 году его доля либо превзойдет долю нефти, либо приблизится к ней. Крупным проигравшим будет, по общему мнению, уголь.

Первый нарратив нес с собой две ключевые идеи. Первая состояла в том, что пик спроса на нефть приближается, что само по себе было важным изменением отраслевого подхода по сравнению с тем, что было десятью годами ранее. Но второй момент заключался в том, что абсолютный объем нефти, который будет потреблен в мире в середине века, будет даже больше, чем сегодня; только в последующие десятилетия он начнет медленно опускаться ниже нынешнего уровня. К 2030 году спрос на нефть и ее добыча могут возрасти до 114–117 миллионов баррелей в сутки по сравнению с примерно 98 миллионами баррелей в сутки в 2019 году, что означает чистый прирост почти на 20 миллионов баррелей в сутки[104]. Иными словами, казалось, что век нефти начинает закатываться, но сумерки ожидались долгие[105].

Сценарии планирования нефтяных компаний указывали на два основных источника роста спроса на жидкие углеводороды: транспорт и нефтехимия. В 2019 году BP подсчитала, что, несмотря на повышение эффективности и численности электромобилей, потребность в энергии для транспорта, большая часть которой удовлетворяется за счет нефти, к 2040 году вырастет на 20 %; ExxonMobil оценивал рост в 25 %. Но транспорт больше не будет основным драйвером этого роста. И BP, и ExxonMobil прогнозировали, что около половины чистого прироста мирового спроса на жидкие углеводороды будет приходиться на нефтехимический сектор. И будущее этого спроса будет все больше за пластмассами