Я только-только закончил школу. Ещё был юношей неоперившимся. То есть без перьев. Имею в виду перья на лице, волосы, стало быть. Ну, чего-то там немножко, конечно, на подбородке вылезло. Бородёнка этакая хилая, а-ля Хошимин. Эту мою хренотень увидели его сверлилки. Надо сказать, что с такими волосёнками были многие, никто не заморачивался по этому поводу. Бритв, естественно, ни у кого не было. Никто из нас не брился ещё ни разу в жизни. Короче, целый поезд мальчиков-девственников. И вот этот лось отдаёт мне команду: « Побриться и доложить!»

И даже дал время на исполнение приказа, гадёныш. Два часа, что ли? Ну конечно, двоякое чувство. По крайней мере, травяное происшествие не затронуто, а с другой стороны, почему с бритьём попал один я? Наверно, морда моя ему не внушила доверия, точно так же, как мне его личико. Поплёлся я выполнять приказ. Бритвы, естественно, не нашёл. У какого-то пацанёнка оказался перочинный нож, с такими, знаете, мизерными ножничками, раздроченный и разболтанный вконец. Пристроился я в туалете, стою, щипаю свою «бороду». Такими ножничками зашибись бриться, их точили последний раз наверно при Петре Первом, на заводе, когда изготавливали. После этого они служили людям верой и правдой лет триста, а теперь им доверили привести в порядок моё дворянское лицо. Половину волос вроде состриг кое-как, а другую вырвал с нахрен корнем.

Смотрю в зеркало, так стало жалко этого хлопчика. Да что за невезуха такая, когда это прекратится? И вообще, глупая ситуация, в зеркале вполне нормальный себе парняга занимается какой-то хернёй, стоя на ссаках в обшарпанном туалете поезда. Абсурд полнейший. Мне так захотелось вернуться и воткнуть эти чёртовы ножницы в его, блин, замороженный глаз. А потом, когда он завопит и попросит пощады – а он обязательно должен завопеть, и пощады обязательно должен попросить – потом сорвать с него перхотные погоны и швырнуть их в окно, в волны великого Тихого океана с отблесками пурпурного заката. Один глаз ему всё-таки оставил бы, я же не зверь.

Пришёл к нему, доложил, а ножичек сразу же отдал хозяину от греха подальше. Пусть пока любуется на мир двумя гляделками – сэта, блин!

Случилось и хорошее: пока искал бритву, среди народа, заполонившего вагоны, наткнулся на своих старинных товарищей. Фила – того самого, с которым чуть не нарезали дуба, угостившись борцом, и примерзали к трубе, и Забровского Сашку. Девять лет мы не виделись, жуть! Всё-таки, как тесен мир! Я был страшно рад. Всегда приятно встретить старых друганов. Про пыльцу каннабиса они тоже оказались наслышаны, и даже предложили дунуть здесь же. Посчитал, что это будет слишком: я же поклялся партии и Сталину расшибиться в лепёшку. Фил посмотрел на меня как-то странно, пришлось вкратце поведать им эту препаскудную историю про потерю, и счастливое возвращение документов. В поезде они больше не заикались про это дело – уважаю деликатных и понятливых людей. Понемногу все угомонились. В вагоне раздавалось только мирное сопение будущих морских волков, иногда прерываемое моими воплями, поскольку помню, что снились мне всю ночь напролёт какие-то кошмары, даже не помню, о чём. Но никто этого не слышал, все спали мертвецким сном. Спокойной ночи, мальчишки, интересно, что же нам приготовит завтрашний день?

21 Гречка с мухами.

Утречком нас выгрузили на каком-то полустанке, окутанном туманом. Спросонья я плохо соображаю, названья даже не запомнил. Там нас уже ждали грузовые машины, на этих грузовиках мы тряслись на деревянных сиденьях ещё несколько часов по паршивой, пыльной дороге. Когда всё-таки приехали, и я вылез из этого проклятого кузова, мне показалось, что моя задница тоже стала деревянной, дубовая такая шикарная жопа.