Псевдобуржуазность господствующего в современной России класса проистекает из ренты как формы прибавочной стоимости, полностью им присваиваемой. Хотя рента и не является сегодня единственной формой прибавочной стоимости в российской экономике, но преобладание ее над прибылью бесспорно [14, c. 133; 17, c. 26–28]. Именно такая ситуация наблюдалась в докапиталистических обществах и способах производства, основывающихся на отношениях личной зависимости и внеэкономическом принуждении, где рента была границей прибыли, тогда как при капитализме, наоборот, прибыль ограничивает ренту [18, c. 362].

Рентные механизмы воспроизводства социальной структуры общества порождают ту самую «коммунальность», которую А.А. Зиновьев считал доминантным аспектом «реального коммунизма» [12, c. 134], вместо того чтобы разглядеть в ней признаки «политарного» общества. Некоторые представители новой российской элиты, до конца не осознавшие законы «коммунальности» и позабывшие, что они являются условными, а не реальными собственниками (Березовский, Гусинский, Ходорковский и др.) [16, c. 104–114], а также условными, а не легитимными правителями (Лужков, Сердюков и др.), уже поплатились за это. Развернувшаяся сегодня борьба с коррупцией аналогична сталинским политическим репрессиям и имеет одну лишь цель – повысить внутреннюю дисциплину господствующего класса. Каждый его представитель должен отдавать приоритет общеклассовым, а не личным интересам. При этом критерием преданности общеклассовым интересам служит лояльность по отношению к политическому лидеру, часто в ущерб профессиональной компетентности [27].

Нет ничего удивительного в том, что в обществе, где 71% всего национального богатства принадлежит 1% населения [10], либералы вероятнее всего могут быть «системными» или «гламурными» [15], демократия – «суверенной» [28], а модернизация – «консервативной»40. «Консервативная модернизация» – это, скорее всего, оксюморон, но, возможно, и плеоназм, в зависимости от того, какой смысл вкладывают в слово «модернизация» ее идеологи. В любом случае нам предлагается некий концептуальный суррогат или, как бы выразился Ж. Бодрийяр, симулякр, обладающий огромным манипулятивным эффектом, но ни на йоту не приближающий российское общество к идеалам либерализма. Пока «Газпром» будет считаться «естественной» монополией и получать самую большую сверхприбыль среди всех компаний мира41, а Москва будет удерживать пальму первенства по количеству долларовых миллиардеров среди всех мегаполисов мира42, политические выборы в России будут продолжать оставаться безальтернативными, а ее будущее будет казаться исторически бесперспективным.

Сохранение status quo не устраивает многих по-настоящему либерально мыслящих российских исследователей. Долго и безуспешно пытаясь найти ключ к проблеме в каком-то особом «цивилизационном коде» или русской ментальности, испробовав все известные и совсем неизвестные западные теории, либеральные авторы, наконец-то, стали обращать внимание на результаты приватизации как главную причину существующего в современной России общественно-политического устройства [22]. Остается, правда, сделать еще один важный шаг – вспомнить об исторических правах того класса, который своим трудом создал всю приватизированную впоследствии собственность.

Подводя черту, еще раз отметим, что бытующие в общественном сознании ментальные образы России не отражают ее сущность. Как следует из нашего анализа, сущность России заключается в общественном способе производства, основывающемся на личной зависимости и внеэкономическом принуждении. Вся российская история служит тому подтверждением. Однако сущность исторична, а потому подвержена не только количественным, но и качественным изменениям. Это внушает надежду на то, что существующий в России общественный способ производства не вечен. И только будущее даст окончательный ответ на вопрос, сохранится ли Россия как общество с завершением перехода к другому общественному способу производства.