Прежде всего обратим внимание на следующее обстоятельство: слово «Россия» многозначно. Это может быть и государство, и страна, и общество, и культура, и цивилизация.

Для политика и ученого-правоведа Россия, скорее всего, есть государство с таким названием. Проблема решается чисто юридически: определение дается через указание формальных признаков современного российского государства. Однако такой формально-логический метод представляет собой палку о двух концах: если Россия есть современное российское государство, то существовала ли она лет 30 назад, когда еще современного российского государства не было по определению? Россия, конечно, существовала, но не в качестве современного государства или государства вообще, а как республика в составе СССР. Как видим, формальная логика спотыкается об исторические апории, перед лицом которых она бессильна.

«Широка страна моя родная…», – поется в «Песне о Родине». Россия – это страна, в которой живут россияне, россияне – это жители России. Такова примерно обывательская логика рассуждений, содержащая ошибку в круге. Впрочем, можно добавить, что Россия – это еще и страна, где жили предки современных россиян. Но такое добавление не только не размыкает круг, но еще больше осложняет проблему: у многих современных россиян предки жили не на территории сегодняшней России. Как бы то ни было, страна является лишь географической оболочкой, которая сама по себе не может быть историческим субъектом.

Другое дело – общество. Социологи и тем более философы обычно широко интерпретируют данное понятие, включая в его объем политику, экономику, культуру и собственно социальные отношения (этнические, классовые, семейные и т.д.). Но что такое российское общество? Если социальное есть надорганическая или надприродная реальность, то предикат «российское» связывает общество и российское государство. Точнее говоря, содержание понятия «российское общество» ограничивается рамками российского государства. Это обусловлено давней интеллектуальной традицией, довлеющей над социальными науками с момента их возникновения и пытающейся вместить любой социально-исторический процесс в прокрустово ложе национально-государственного «контейнера» [3, c. 48–49]. Но это означает, что социологи и философы попадают в ту же самую методологическую ловушку, куда, как показано выше, угодили правоведы и политики (правда, не осознав этого), освободиться из которой возможно, лишь отказавшись от идеи наличия у российского общества какой-либо истории до 1991 г.

Заметим, что так нужно поступить не только в отношении России, но и почти всех незападных обществ, якобы имеющих уходящую в глубокую древность тысячелетнюю историю. В частности, И. Валлерстайн в статье «Существует ли в действительности Индия?» [7] – уже название которой приводит в замешательство любого, кто ни разу не усомнился в истинности «контейнерных» стереотипов, – убедительно показал, что современная Индия как общество образовалась в Новое время, причем сам процесс в большей мере носил экзогенный, а не эндогенный характер. Иначе говоря, по отношению к внутренним процессам, протекавшим на полуострове Индостан, формирование современной Индии было явлением случайным, а не закономерным.

А как же быть с культурой? Несмотря на кажущуюся очевидность существования российской, индийской и других великих и древних культур, вопрос этот еще гораздо сложнее и запутаннее. Действительно, что такое российская культура? Это культура русских? Но как же тогда быть с татарами, нанайцами, чеченцами и т.д.? А кто такие русские? Это люди, говорящие на русском языке? А если человек иностранец или говорит на двух или более языках? Или, напротив, не говорит по-русски, но идентифицирует себя таким образом? Список вопросов можно продолжить, но и так понятно, что язык не является достаточным признаком культуры. Да и сам язык социально обусловлен. Например, А. Миллер, иллюстрируя мысль о том, что «разрыв между крестьянами и дворянами был очень большим», напоминает, что у Пушкина родным языком был не русский, а французский [20]. Если же речь идет о национальном языке, то его природа сугубо политическая: именно государство решает, каким быть национальному языку. Инструменты общеизвестны – стандартизация и унификация, чему способствуют образование, государственная служба и другие бюрократические институты и практики [21].