На старте преобразований 1990-х годов Россия уже в очень высокой степени зависела от экспорта минерально-сырьевых ресурсов. Вместе с тем сохранялся значительный, хотя в основном устаревший промышленный потенциал. Этот потенциал можно было модернизировать и адаптировать к условиям рынка в случае проведения активной структурной политики. Однако реформаторы 1990-х годов последовательно отвергали инициативы по переходу к активной промышленной политике, рассчитывая, что общее макроэкономическое регулирование приведет к «естественной» селекции отраслей. Фактически же в условиях узости и недостаточной капитализации внутреннего рынка основную ставку приходилось делать на экспортно-ориентированные отрасли. А на мировом рынке для России оставалась единственная возможность – занять нишу экспортера минерально-сырьевых ресурсов. В результате такого рода политики laissez-faire произошла структурная деградация экономики, был подорван кадровый потенциал отраслей высокой переработки, а инфраструктура, созданная в основном еще в советскую эпоху, постепенно приближалась к грани полного износа.

Ключевой реформой правительства Ельцина–Гайдара стала приватизация государственной собственности. Именно она привела к необратимым изменениям социальной структуры российского общества. Стратегия приватизации, принятая и осуществленная российским правительством, несмотря на ожесточенную критику и сопротивление политических оппонентов, состояла из двух основных этапов – бесплатной ваучерной приватизации и денежной приватизации в форме залоговых аукционов.

Егор Гайдар и его соратники, несомненно, осознавали значение проблемы «власть–собственность» для успеха проводимых ими реформ и будущего страны в целом. По крайней мере, сам Гайдар был явно знаком с концепцией «власти–собственности» выдающегося востоковеда Л.С. Васильева [Васильев 1982], в которой предлагалась новая интерпретация так называемого азиатского способа производства, означающая отход от марксистских постулатов. Гайдар видел одну из главных задач реформ в следующем: «Россию у номенклатуры нельзя, да и не нужно отнимать силой, ее можно “выкупить”. Если собственность отделяется от власти, если возникает свободный рынок, где собственность все равно будет постоянно перемещаться, подчиняясь закону конкуренции, это и есть оптимальное решение. Пусть изначально на этом рынке номенклатура занимает самые сильные позиции, это является лишь залогом преемственности прав собственности. Дальше свои позиции каждому владельцу придется подтверждать делом. В любом случае такой обмен власти на собственность означал бы шаг вперед от “империализма” к свободному, открытому рынку, от “азиатского способа производства” к европейскому, означал бы конец самой номенклатуры как стабильной, пожизненной, наследственной, не подвластной законам рынка политико-экономической элиты» [Гайдар 1995, с. 103].

Первый (ваучерный) этап приватизации отчасти действительно способствовал «обмену власти на собственность» и «выкупу России у номенклатуры». Точнее, ваучерная приватизация позволила части так называемых «красных директоров» трансформировать свой фактический контроль над предприятиями в легальные права собственников. Однако далеко не всем «красным директорам» удавалось получить эксклюзивную поддержку властей через механизмы субсидирования и льготного кредитования. Не следует забывать и о том, что более 40 млн приватизационных чеков было аккумулировано в чековых инвестиционных фондах (ЧИФах). По признанию Анатолия Чубайса, «провал ЧИФов был оглушительным: все 40 млн человек ощутили себя просто обманутыми, и справедливо» [Интервью с Чубайсом А.Б. 2011, с. 277]. Между тем аккумулированные в ЧИФах ваучеры были использованы для перераспределения весьма лакомых кусков собственности в пользу тех групп предпринимателей, с которыми – в отличие от «красных директоров» – реформаторское правительство не имело политико-идеологических разногласий.