Политическая опала не стала для Ельцина политической смертью; довольно быстро он начал превращаться в центр притяжения как для наиболее радикальных сторонников реформ внутри партии, так и для формирующейся антикоммунистической оппозиции. Горбачёв с этого момента перестал быть фигурой, обеспечивающей консолидацию партии и общества. Он стал олицетворением центристской позиции, причем центристской не в смысле продуманной политической программы, а в смысле дистанцирования от политических крайностей. С конца 1987 г. его база поддержки и свобода политического маневра неуклонно сокращались. Однако на первых порах основные группировки внутри высшего руководства продолжали вести борьбу «за Горбачёва». Консервативная группировка ожидала, что после «казуса Ельцина» Горбачёв наконец-то «опомнится» и даст «задний ход». Когда выяснилось, что Горбачёв не решается окончательно отмежеваться от радикалов, консерваторы предприняли попытку подтолкнуть генсека к выбору ретроградного курса, организовав публикацию статьи Нины Андреевой «Не могу поступаться принципами» («Советская Россия», 13 марта 1988 г.) и скоротечную кампанию поддержки сформулированной в этой статье программы. Горбачёв, осознавая, что для него уже слишком поздно возглавлять кампанию свертывания им же начатых преобразований, предпочел на сей раз отмежеваться от Е. Лигачёва и других консерваторов. Ослабление позиций консерваторов продолжилось на XIX партконференции (28 июня – 1 июля 1988 г.). Но теперь каждая такая победа Горбачёва обеспечивалась тактическим маневрированием, формированием неустойчивых коалиций с представителями то одной, то другой группировки.

Сделав выбор в пользу первичности политических преобразований, Горбачёв не просто отодвинул на второй план экономическую реформу. Начиная с 1987 г. каждый новый шаг в сторону рыночной экономики оказывался осложнен необходимостью «вписываться» в быстро меняющийся политический контекст, а ожидаемый политический эффект от намечаемых экономических мероприятий поначалу побуждал Горбачёва и его окружение выбирать из возможных решений те, которые казались наименее рискованными и наиболее «проходимыми» через Политбюро и партийные пленумы. В результате экономические мероприятия даже после июньского (1987) пленума ЦК КПСС, посвященного экономической реформе, представляли собой набор паллиативных мер, осуществляемых избирательно и вне четкой последовательности. В таком виде эти меры приводили к дальнейшему усилению экономических и социальных диспропорций, к углублению общего кризиса системы. Замена директивного планирования на индикативное, расширение экономической самостоятельности союзных республик, перевод предприятий на хозрасчет и самофинансирование, выборность их директоров, снятие ограничений на рост заработной платы представляли собой набор действий, подрывающих основы функционирования командно-административной экономики, но не приводящих к запуску новой хозяйственной модели и – тем более – к достижению макроэкономической стабильности. В частности, заимствованная из опыта титовской Югославии практика выборности руководителей предприятий обернулась тем, что к руководству предприятиями стали приходить некомпетентные люди или авантюристы, сумевшие заручиться поддержкой трудового коллектива благодаря демагогии и мало-реалистичным обещаниям. Эти производственные руководители новой генерации, как правило, начинали свою деятельность с безудержного раздувания фонда заработной платы, под которое не было никакого дополнительного товарного обеспечения. В условиях кадровой чехарды расшатывалась и без того невысокая производственная дисциплина. Происходившее одновременно расширение финансово-хозяйственной самостоятельности предприятий создавало условия для серьезных злоупотреблений, а в первые годы после краха СССР – для перевода активов под полный контроль директоров или стоящих за ними групп (зачастую, криминальных).