Существует также крайне ограниченное количество аргументов, в которых можно усмотреть связь антисемитских или антинемецких настроений с военной стратегией на рубежах России. В литературе такую связь видят в существовании «политики населения», якобы развивавшейся в трудах русских военных статистиков А.М. Золотарева и Ф.А. Макшеева [11, с. 13–69; 16, с. 58–59, 232–233, 395, 404]. Однако анализ этих трудов показывает, что в них всего лишь очерчиваются такие факторы будущей войны, как население, ресурсы для Русской армии (скот, повозки, продовольствие) и т.п. Возможность противостояния этнических групп и Русской армии на территории самой России нигде в этих работах не учитывается.

В проектировавшемся «Полевом положении об управлении войск» также ничего не говорится о действиях по выселению определенных враждебных групп, целых селений и городов, а тем более каких-либо этносов. Даже в таких местах будущего театра военных действий, как Восточная Галиция, Царство Польское, район Двинского военного округа предполагалось оставить существовавшее гражданское правление и предоставить гражданским властям дополнительные военно-полицейские функции [26, л. 76–76 об., 159–187]. Это, кстати, привело к серьезным ошибкам в области поддержания обороноспособности тыла: тыловые структуры оказались неготовыми принимать потоки беженцев, содержать войска и боеприпасы, организовывать снабжение войск [6, л. 28–39 об., 86–90].

С начала зимы 1914 г. закончилась активная фаза военных действий между Россией и Германией на Западном фронте. Позиционное противостояние породило информационную борьбу: в ход пошли листовки, попытки братания, пропагандистские рассказы о «зверствах» противника по отношению к мирному населению и военнопленным. В ноябре 1914 г. русские солдаты массово сдавались в плен – и пропагандистская машина была призвана остановить этот процесс [38, л. 79, 81–83]. Пропаганда подстегнула антинемецкие настроения, и только благодаря вмешательству властей дело не дошло до погромов [30, л. 7 об.].

Вместе с наступившей паузой в боевых действиях зимой 1914–1915 гг. на первое место стали выходить вопросы создания оборонительной полосы, восстановления хозяйственной жизни края, где немцы-колонисты и особенно евреи играли важную роль. Соответственно, немецкое и еврейское население было хорошо осведомлено о хозяйственно-оборонительных секретах Русской армии. Именно поэтому евреев и немцев постоянно обвиняли в «шпионаже» и «тяготении к неприятелю» [30, л. 112]. Командование утверждало, что немцы-колонисты служили проводниками немецких отрядов, снабжали вражеские отряды сведениями о дислокации русских войск, посылали подозрительные сигналы посредством ракет, почтовых голубей и т.п. [21, л. 15]. Зачастую к этим обвинениям примешивались и личные счеты. Усилившуюся рознь между евреями и местным населением некоторые лица в военном командовании объясняли потерей евреями возможности притеснять славянское православное население, что и приводило к помощи противнику в Галиции и Буковине [32, л. 36–37 об.].

Естественно, военные власти крайне нервно реагировали на любые проявления «содействия» противнику, даже на простое выражения симпатии. Даже поднесение оккупантам «хлеба-соли», цветов и т.п. строго каралось, вызывало репрессии, причем и по отношению к русским, и к полякам, а тем более – к немцам и евреям. Немцев-колонистов обвиняли также в том, что они, изменив, убегали к неприятелю. К тому же во время этих побегов противнику передавались оборонительные секреты [23, л. 2, 3, 6; 34, л. 269 об.]. Наконец, поступали сообщения о диверсионных подрывах на железной дороге, в чем обвиняли враждебные этнические группы [24, л. 23–24 об., 28; 22, л. 32, 34, 96, 138].