Одновременно режим «иллюстрировал» эффективность «суверенно-демократической» политики громкими достижениями и масштабными победами. Так, наивысшей точкой «стихийного патриотизма» граждан России стал период 2007–2008 гг. Именно тогда Россия, как в былые годы, громит статусных противников на спортивных аренах (чемпионат мира по хоккею, чемпионат Европы по футболу и баскетболу и пр.), в стране скачкообразно растет уровень материального благосостояния, инициируются и реализуются мегапроекты (Олимпиада в Сочи, форум АТЭС, чемпионат мира по футболу, «Северный» и «Южный» потоки и пр.). Но пиком популярности власти и постулируемой ею идеологической конструкции становится война с Грузией в августе 2008 г.: российское общество с неподдельным восторгом восприняло «легкий» разгром войск Саакашвили и признание Абхазии и Южной Осетии в качестве суверенных государств.

Не исключено, что именно под влиянием такой эйфории в развитие концепта «суверенной демократии» властью был выдвинут проект «инновационного развития России», который предполагал не просто восстановление страны в качестве великой державы, но делал заявку на ее утверждение в качестве одного из глобальных лидеров. Как свидетельствует один из «креативщиков» администрации президента Д. Бадовский, «переход к модернизационной политике планировался на базе постепенного и, скорее всего, достаточно компромиссного, растянутого во времени перерастания в модернизационный план прежней стратегии максимальной капитализации конъюнктурного благополучия “нулевых годов”. Два события – пятидневная война на Кавказе (август 2008 г.) и… экономический кризис – существенно повлияли и сделали невозможным дальнейшее существование этой базовой логики “медленного старта” модернизационного курса».

Однако разразившийся мировой финансово-экономический кризис поставил российскую элиту перед нелегким выбором. Начинается борьба идеологических проектов выживания и развития государства и общества в условиях негативной политической и экономической конъюнктуры. Все это провоцирует внутреннее размежевание в отечественном истеблишменте, дифференциацию его на адептов «мобилизационного сценария» и сторонников «либерализации режима».

Первые, группировавшиеся в основном вокруг В.В. Путина, предлагали «жесткий путь», связанный с ужесточением внутренней политики и выстраиванием относительно автаркической «Крепости Россия» во внешней среде.

Вторые же (центром притяжения для них стал Д.А. Медведев) полагали, что руководство России не должно отказываться от участия в «глобальном акционерном обществе», а внутри страны целесообразнее всего проводить гибкий курс «маневра и компромисса», предусматривающий «дозированную демократизацию».

С учетом относительного равенства сил противоборствующих сторон и неопределенности позиции бюрократии и бизнеса после возвращения на президентский пост В.В. Путина выбор был сделан в пользу аппаратного компромисса – сочетания элементов двух вышеуказанных проектов, а идеологический профиль режима, ранее и так весьма размытый, теперь вовсе утратил какие-либо мировоззренческие очертания.

He исключено, что тактически такая позиция руководства страны была мотивирована – в условиях нараставшего «морального износа» власти и обострения политического противостояния в обществе – целесообразностью сохранения хотя бы относительного единства рядов правящего класса, чтобы не допустить перехода отдельных элитных групп в лагерь оппозиции. Тем не менее такой «эклектичный» подход в современных условиях (в отличие от «нулевых») является для власти весьма рискованным.