– Я люблю большие драки, – говорил Мао.

Он видел, что в Советском Союзе государственное управление экономикой привело к невиданному разрастанию бюрократического аппарата, крайне неэффективного. Возможность перехода к рыночной экономике он отвергал с порога. И решил, что нужно ударить по бюрократии. Молодежь охотно подхватила этот лозунг. Она врывалась в учреждение и заявляла, что «ваши начальники – враги».

В современном Китае полагают, что «культурная революция» – это стихийное возмущение низов против всемогущего аппарата, бюрократизации, закостенения. Но если бы не борьба за власть, что было главным для Мао, этого бы не случилось.

Мао никого не приказывал убивать и мучить. Это была инициатива масс. Желающих нашлось превеликое множество.

«При Мао, – считают историки, – никому не позволялось участвовать в политическом процессе, и страна буквально кишела неудовлетворенными активистами. Они были лишены обычных почти для любого общества возможностей: например, сесть в кружок и поспорить. Теперь у них вдруг появился шанс».

А Мао устроил многочасовой заплыв в реке Янцзы. Он показывал стране, что в свои семьдесят два года здоров и полон сил для новой борьбы. 1 августа он сообщил «красным охранникам», что полностью их поддерживает. 5 августа в пекинской школе для девочек появилась первая жертва культурной революции. Женщину, директора школы, которой было пятьдесят лет, избивали и поливали кипятком. Она умерла.

18 августа Мао с площади Тяньаньмэнь обратился к отрядам хунвэйбинов со словами:

– Я решительно поддерживаю вас.

Больше он ничего не сказал. Но этого было достаточно.

По всей стране была объявлена война «старому миру» и началась атака на «старую культуру».

Молодежь срывала таблички с названием улиц, заменяя их новыми. Девушкам запрещали носить длинные прически; юбки и туфли на высоком каб луке заставляли снимать прямо на улице. Все должны были ходить в пиджаках и брюках военного образца, в руках – цитатник Мао, и у мужчин кожаный ремень с пряжкой, чтобы избивать врагов. Женщин избивали и стригли им длинные волосы. В этих акциях охотно участвовали не только профессионалы – хунвэйбины и цзаофани (в переводе с китайского – бунтари, еще одна категория гвардейцев «культурной революции»), но и обычные прохожие, охваченные безумием разрушения.

Писатель Лао Шэ немало горьких строк посвятил китайской толпе, жестокой, кровожадной, жаждущей отвратительных зрелищ: «Нация умеет умирать, но при этом и сама любит посмотреть на казни. Народ страны ритуалов любит смотреть, как убивают… Получив власть, любой из них смог бы вырезать город и сложить гору отсеченных женских грудей и ног, и с удовольствием! Не имея же такой власти, они не прочь посмотреть, как забивают свиней и баранов или казнят людей, чтобы отвести душу».

Именно так травили и самого писателя во время «культурной революции» (подробнее см. книгу В. Усова «Дэн Сяопин и его время»)…

Хунвэйбины врывались в дома, жгли книги, разрезали картины, ломали музыкальные инструменты, разбивали грампластинки. Летом того года только в Пекине незваные гости побывали в тридцати с лишним тысячах домов. Они забили до смерти тысячу семьсот человек. Министр общественной безопасности Се Фучжи освободил убийц от всякой ответственности:

– Следует ли наказывать хунвэйбина, который убил человека? На мой взгляд, если человека убили, значит, он мертв, и только. Нас это не касается. Если ненависть масс к вредным элементам не знает предела, зачем же пытаться ей мешать?

Из столицы изгнали сто тысяч человек – в деревню. Это было серьезное наказание. Крестьянам запрещалось уезжать из деревни, перебираться в город и менять профессию. Вот почему китайцы так боялись ссылки в деревню: это означало не только полуголодное существование и тяжелый труд, это и детей обрекало на такую же жизнь. Поколение, отправленное в годы «культурной революции» в деревню, не получило образования и впоследствии с трудом приспосабливалось к экономическим переменам. «Культурная революция» разрушила китайскую систему высшего образования, после Мао придется отправлять молодежь на учебу за границу…