Он быстрыми ловкими движениями разложил на столе свои инструменты, разжег горелку и положил на нее щипцы. Когда ему принесли перья, он на мгновение застыл, призывая вдохновение, и вдруг его руки начали летать вокруг головы дофины, словно птицы. Он завивал локон, вплетал ленту, извлекал из шкатулки сапфир или изумруд и изучал его свечение в волнах волос.

– Да простит меня ваше высочество, – неожиданно сказал он, – но для меня счастье и удовольствие причесывать вас… Только что я завивал Мадам[20], волосы у нее толстые, жесткие и непослушные, а ваши! Ах, какая мягкость! Какая легкость! Какие отблески! Мне кажется, что я работаю с золотой пеной… Это райское вознаграждение после испытаний чистилища…

– Чума вас побери! – бросила польщенная дофина. – Вы говорите как поэт.

Леонар пощелкивал над головой клиентки своими ножницами, блеск которых создавал возле ее лба своего рода нимб.

– Ваше высочество произнесли главное слово. Искусство причесывать дам – это свободное искусство, такое же, как поэзия, музыка или стратегия; мой гребень – это смычок виртуоза, шпага военачальника, перо, которым Расин писал свои шедевры… Мадам, мадам, настоящий мастер-куафер рождается раз в сто лет. Легро и – избави меня боже от злословия в его адрес – сам ваш Ларсенер – не более чем заурядные ремесленники. Они используют отвратительные сочетания цепочек, крючков и лент, их прически карабкаются вверх и ломаются. А мои, мадам, устремляются в небо, я даю им крылья! Я считаю, что они являются продолжением души, выражают меланхолию или легкость, томность или побеждающую дерзость. Мои щипцы для завивки – тоже оружие Амура…

– Знаете, Леонар, вы не страдаете излишней скромностью, – заметила Мария-Антуанетта, которую забавляли эти речи.

– Может ли ваше высочество назвать мне имя куафера, который на моем месте не почувствовал бы законную гордость? Я пудрил и завивал всю Францию; в Париже самые хорошенькие головки Оперы, «Комеди Франсез» и Итальянской комедии доверяли мне; я способствовал известности мадемуазель Клерон, мадемуазель Гиймар, а мадемуазель Софи-Арну сама приходила умолять меня…

– А мужчины? – с любопытством спросила дофина. – Их вы тоже завиваете?

Леонар махнул рукой, словно далеко от себя отгоняя эту зловредную породу.

– Мужчин я тоже причесываю, но другим манером.

Мария-Антуанетта рассмеялась, что, похоже, мешало куаферу, который в данный момент выстраивал конструкцию из волос молодой женщины.

– Кстати, Леонар, – спросила дофина, – вы достали рецепт белил для лица для меня?

– Они в моем саквояже, мадам, это секрет мадемуазель Кошуа; он творит чудеса: вишня, мед, камедь, растолченные улитки. Я сообщу вам пропорции, очень важно, чтобы улитки были вскормлены на листьях латука.

– Мне вас послало небо; скоро я не смогу без вас обходиться. Я добьюсь выделения для вас маленькой квартирки здесь, в Версале.

– Ваше высочество слишком добры, – ответил покрасневший от удовольствия Леонар. – В такой близости от солнца красоты из-под моих пальцев будут выходить настоящие шедевры из волос.

Он отступил на несколько шагов и прищурился, оценивая свою работу:

– Пусть ваше высочество наберется терпения… Немного пудры, и я закончу.

Для того чтобы пудра не попала в глаза, Мария-Антуанетта прикрыла лицо большим картонным рожком, а Леонар напудрил ей волосы. Белое облако заполнило комнату, в одно мгновение все покрылось белым.

– А теперь, мадам, – сказал он, – позвольте мне предложить вам мушку. Всего одну. Мне кажется, она напрашивается сама. Ваше высочество предпочитает «галантную особу», «кокетку» или «любительницу поцелуев»?