Этим занимается и нынешняя философия по отношению к достижениям науки, но, как правило, чем более вбирает в себя та или иная философия научных фактов, тем более она уходит от своего предмета, превращаясь в придаток науки, что связано с хронической профанностью науки, в отличии от магии. Миф был первичен по отношению к магии, в десакрализованном мире всё наоборот – «бытие определяет сознание», то есть линейная наука верховодит над философией, практика, польза тела руководит духом.

Отношение первобытной магии к мифу и философии мы охарактеризуем так: если магия в современном сознании есть успешная практика, которая не подтверждена теорией (т.е. теоретической наукой, а не мифом), то философия – та теория, которая выше практики, то есть не должна ею подтверждаться. Яркий пример – большевистский эксперимент, который призван был подтвердить на практике марксистскую концепцию философии истории. Значит, философия есть успешная теория (ведь всякая философия в какой-то мере истинна = ценна), не подтверждающаяся практикой. Просто «мир сей», к которому относится вся обыденная деятельность, не может быть полигоном для искусственного моделирования теорий, относящихся к сфере сакрального. В этом случае человек пытается взять на себя функции высшего закона, естественных сил бытия (Абсолюта, Хаоса, Всеобщего, Бога). Философия же выступает посредником межу человеком и идеальным миром (= мир возможного). Здесь мы согласны с Платоном: реальные воплощения идей всегда искажают прообраз, поэтому философия не может проверяться экспериментом, точно также, как нельзя «проверить» практикой произведение искусства.

Но если философия не воплотима в действительности «мира сего», то как обстоит дело с мифологией, которая была способна освящать жизнь традиционного общества и даже подчинять себе магию? Нужно сказать, что и наука, и магия, и миф, и философия имеют одно общее свойство – к ним обращаются в необыденных ситуациях, как бы выходящих за пределы известного, профанного мира (см. схему ниже). Наука призвана обогащать повседневность новыми знаниями и способностями, магия – только способностями, поскольку теория ее насквозь продиктована мифом. Магический акт не мыслим без разыгрывания мифического действа, обращающего к потенциям того или иного мифологического сюжета. Сам же миф имеет отношение к повседневной жизни «подопечного» общества только в том смысле, что объясняет любую ситуацию встречи с необыденным. При этом миф обращался к специфической форме практики – ритуалу, который играл роль успешной практики преодоления хаоса, вызванного необыденным (между магией и ритуалом много общего, хотя ритуал никак нельзя поставить у истоков науки, а скорее – у истоков искусства). Как видим, миф, подобно философии имеет прямое отношение к хаосу – к началам всего, к творению, то есть к таким проявлениям бытия, где явственно соприкосновение действительного с возможным, профанного мира с хаосом (таким образом, сакральное = хаос = возможное). Философия не имеет подобной практики, так как утратила ту «несерьезность» мифа, которая позволяла ему сублимировать проявления хаоса в игре, ритуале. Зато философия обрела трагическую серьезность, превратившую ее в руководство к действию и преобразованию реального мира. Именно потому, что миф и философия не имеют отношения к «миру сему» – миру социальному, они не могут подтверждаться успешной, неигровой практикой. Их стихия – хаос, а их предназначение – предупреждать хаос, обозначать его и давать способы реагирования на все проявления хаоса. Последними являются, как правило, подражания хаосу, игры в хаос, нейтрализующие, подчиняющие его внутренней логике мифа-ритуала. Это та же игра, о которой мы упоминали, говоря о «философствовании» смерти. Таким образом, и сама философия – в значительной степени есть игра с хаосом, «игра в бисер».