Однако холодновато, ветер так и гуляет…

Выжига зябко поёжился. Ноги мокрые – плохо. Как бы не простыть. Костёр бы разжечь, погреться, обсушиться. Огниво есть, а где дрова взять? Кругом только сырой ивняк, и ничего больше. Впрочем, огнива тоже нет, в котомке осталось, а котомка где-то с камилом гуляет, к седельному мешку притороченная…

Да уж, незадача. Придётся ждать рассвета как есть. Сидеть и мёрзнуть. А время все равно потерял, парой часов больше, парой меньше – уже никакой разницы, полночь миновала, домены снова сместились, так что к обратному старту в эти сутки он уже в любом случае не успел. Теперь придётся строить расчёт только на следующую полночь. Найдёт камила утром – успеет вернуться к исходу третьего дня, а не найдёт…

Поездка на строфе вспоминалась как долгий непреходящий кошмар, причём кошмар зубодробительный, кошмаром же и закончившийся. Вернее, продолжившийся здесь, в ночи: какие-то кусты, какое-то озеро, редкие звезды над головой, пёсий ветер, пронизывающий насквозь, хлюпанье в сапогах и тягомотная, сосущая ломота в избитом дорогой и падением теле. Выжига до такой степени натерпелся мучений на спине камила, что даже вздрогнул при мысли о том, что путешествие ведь придётся продолжить, причём тем же способом… Бодрячка бы сейчас глоточек, да не было у него этого спасительного зелья, не сообразил запастись…

Ладно, не стоит вдобавок к скверному самочувствию ещё и голову паршивыми мыслями забивать. Надо просто отдохнуть, набраться сил. Пёсий хвост, как же все тело ломит – словно Махина переехала пару раз туда и обратно…

Выбрав наугад местечко посуше и помягче, Выжига сел и привалился спиной к кустикам. Затем, стуча зубами от холода, попытался уснуть.

О человеке можно судить не только по тому, что он делает, но и по тому, чего он не делает.

Апофегмы

– Просыпайся, путешественник, – коснулся слуха Благуши ласковый голос.

Благуша приподнялся на лежаке, сел, протёр глаза, глянул в окно. За окном стоял ясный день. Поморщился – из соседней каморы под забористые звуки балабойки доносился басовитый голос певуна. Причём песенка была исключительно похабной:

Благуша ожесточённо протёр глаза, прогоняя остатки сна, и глянул на сидевшую напротив попутчицу.

– Сколько же я спал, оторви и выбрось? Часа два?

Минута как-то странно улыбнулась, а в красивых зелёных глазищах, в которых можно было утонуть, как в озере, заплясали весёлые анчутки.

– Больше. Намного больше. Видимо, здорово устал, а я беспокоить тебя не стала. Ну спит человек и спит…

– Больше? – Благуша на миг прислонил нос к окну, глянув сквозь стекло в небо, – Но, судя по Зерцалу, сейчас все ещё день, а не вечер.

– Конечно, день, – легко согласилась Минута. И уточнила, снисходительно пояснив: – Только следующий. Ты проспал почти сутки. Я и не думала, что бывают такие лежебоки! Ежели б я тебе не разбудила, ты бы и дальше смотрел свои сны.

Открыв рот, Благуша ошеломлённо смотрел на соседку. Сутки? Не может быть! Снова глянул за окно. Там стоял полдень. Ничего себе… И голод просто зверский. Точно, сутки проспал. Даже шишка на голове, полученная при посадке на грузовоз, уменьшилась и почти не болела, что тоже свидетельствовало в пользу заявления Минуты.

– Это все проклятый сонник, оторви и выбрось! – вырвалось у Благуши. – Хорош подарочек оказался!

– Тс-с-с. – Минута поднесла палец к губам, понизив голос до шёпота. – Я вот почему тебя разбудила. Мне твоя помощь понадобится. Слышишь певуна, что на балабойке наяривает? Глянь-ка в коридор, в сторону соседней каморы, что справа, только осторожно.