Девочка замерла и повернулась снова к матери, но только одной головой. Мать заерзала. Так могло показаться, если бы она сидела… Она стояла у входа, у сейфа. Отказалась с самого начала от моего предложения присесть вместе с дочерью на медицинскую кушетку у стены, напротив окна в кабинете. Тут правильнее сказать, что мать завертелась, словно раскачивалась, и рьяно вступилась за дочь:

– А чего ей не знать… Он дома мог без трусов ходить. Напьется и ходит! А ты говори, как есть! – рявкнула она в адрес дочери. – Не тебя судить хотят!

– Смотрела, – страдальчески ответила та.

– Ты говоришь о порнофильмах? – скорее, формально уточнил я.

– Меня отец за них бил. И не только ремнем… Он бил меня даже рукой!

– Значит, мы пришли к выводу, и одинаково понимаем, что в июне 2015 года у него был половой член?.. Я имею в виду, у вашего отца? – ставил я первую точку в нелегком опросе.

– Почему был в 2015 году? Он и сейчас у него, я думаю, есть. К любовнице не бросал бегать до последнего, пока в камеру не упрятали! – возмущенно отреагировала мать девочки на мои, по ее мнению, странные и абсурдные рассуждения.

– Но вы же написали, как написал следователь, – я взял постановление Сунина в руки, – что все события происходили в 2015 году. Правильно я понимаю? – я спрашивал вроде мать, хотя вопрос становился риторическим для них обоих и для каждой в отдельности. – В июне? Незадолго до твоего дня рождения? Так, Ира? – тут уже я говорил с дочерью.

– Правильно! – успокоилась мать, понимая, что все написано в постановление.

– Что было дальше? – я спрашивал, не отводя взгляда от девочки.

– Он изнасиловал меня! – она снова заявила без тени сомнения и непонимания сути юридического определения «изнасилования».

– Давайте я попробую задать вопрос по-другому. Его половой член находился в состоянии эрекции? – и вот тут я увидел, что девочка совершенно опешила. Она не понимала значения самого слова. Вероятно, слышала его впервые. Для меня и было и, в то же время, не было удивительным. У нас сейчас часто говорят в стране об акселерации и раннем развитии детей. Простите, господа, в данном случае речь идет, конечно, не только о раннем их половом развитии, в прямом смысле, а и об осознании сути самого вопроса в век всеобщей путины знаний через интернет. Я продолжал оставаться корректным до конца. Последовательно выдерживал традиции деонтологии и стремился оставаться врачом. Но понимал, вопрос все равно придется переформатировать. Анамнез не должен превратиться в мой рассказ, что с ней произошло. Она должна своими словами или с помощью сравнений и подобранных ассоциаций изложить суть обвинения и претензий для следователя, а мне – о действиях сексуального характера по отношению к ней. Трудно переоценить значение самой экспертизы для всех участников подобных событий. Учитывая возраст и особенности уголовной статьи, Маскаеву выжить вряд ли удастся. Даже не то, чтобы выжить, а вообще протянуть хотя бы год. Сделать из боксера супертяжа на зоне, условно говоря, «женщину» – не получится. И вот тогда – возможно, смерть. Я переиначил вопрос для девочки:

– Скажите, половой член у вашего отца, в каком был состоянии? – снова спросил я, но она смотрела на меня бегающими глазками и ждала разъяснений. Моих глаз она разглядеть не могла. Я уже много лет носил затемненные очки. Мне нравился коричневый цвет. – Член у него был в напряженном состоянии? – возвращался я к своему вопросу. Но она снова повернула голову к матери, по сути, отвернулась от меня. И я не понял, она испугалась или удивилась – может ли врач задавать такие вопросы? Теперь ее поведение раздражало меня. Но я не позволял себе напирать и дальше на малолетнюю девочку. Я уже попадал в такие ситуации, когда терял терпение и спешил. Свидетельствуемые пациенты неожиданно замыкались, и это очень сильно вредило дальнейшему сбору анамнеза.