Я спрашивал себя, и не раз упрекал, а все ли я сделал, или мог ли я еще что-то сделать, чтобы не допустить разлуки, не бросать ее и не оставлять одну. Ведь она всю жизнь жила и надеялась только на меня. У нее никого больше не осталось. Но тогда мне нужно соглашаться писать экспертизы, которые хотел от меня Велиар. Мне нужно начать прогибаться, лебезить и унижаться перед Гнусом, под которого лег даже Велиар со своей лживой бздошной мощью, со всей своей неукротимой жаждой денег, с подлым и ненасытным характером до «сладких», хоть и преступных купюр. Велиар и сам источал лишь зло и ненависть к людям. Такова сущность той твари вообще – ненавидеть мир.

И где, в таком случае, – та золотая середина, чтобы я мог работать и не бросать мать в старости? Но она сама никогда не считала себя тютей и рохлей, знала цену своему труду и имела чувство собственного достоинства. И хорошо понимала и верила, что рано или поздно: добро побеждает зло!

В городе давно уже ходили слухи, что Гнус и Димуля Глухарь, (бывший торгаш и спекулянт по всем понятиям и критериям бизнеса, а ныне – глава района) убили и спрятали труп Володи Харламова. Он отказался участвовать в очередной афере по отмыванию денег. Они боялись, что он потечет и выдаст всех, ненасытных, жадных, всегда голодных стервятников. Так он заплатил за свое пребывание на должности мэра моего родного города.

Моя мама, как-то встретила мать того самого Володи, которую, в общем-то, и не знала. А теперь видела перед собой очень старую, немощную и согбенную старушку, но в глазах ее еще светился огонь не совсем старой женщины. И она заговорила первой:

– Я ведь тебя знаю, Зинаида Михайловна! Сын у тебя – судебный врач. И сама ты долго работала в больнице. Многие тебя вспоминают хорошими словами. А я ведь не живу сейчас, а жду смерти… Мать я Володи Харламова… Это они, Гончар и Глухарь, его убили! Гончар, слышала, морг частный строит. Не пускай своего сына туда! Живьем закопает! – и она заплакала. – Нелюди они! И сына моего живьем закопали! Снится он мне, воздуха просит, задыхается… Я всю ночь пытаюсь крышку гроба снять… А муж землю роет… все роет и роет… успеть хочет, чтобы не задохнулся миленький сыночка мой… А яма глубокая… Руки мы все посбивали с ним! – и она пошла, содрогаясь маленькими плечиками в тихом рыдании по сыну.

– Сынок, неужели нет на них прокурора? Пусть не у нас, я не говорю о продажном Яроше! А там, в области?! – с надеждой в голосе спрашивала меня мама. В последнее время она чем-то переболела, и ее голос временно осип, и мне становилось ее еще жальче, хотелось закричать: «Велиар, будь ты проклят! Какая мать могла родить тебя!?»

– Есть, мам, есть! То же самое и в области! – ответил я, имея в виду Ракову Наталью Евгеньевну. И мы оба знали, что слово рак на латинском языке звучит как «канцер». А «канцероматоз» – полное и безысходное поражение раком почти всего организма. – В области канцероматоз! Прокурор Ракова Наталья Евгеньевна – злокачественное новообразование, захватившее всю область! И высасывает ее и отравляет злом и ненавистью! Коррупцией и ложью – раковая интоксикация! Ненавистью ко всем нам! Желчью раковой печени!

– Ну, храни тебя Господь! А я потерплю! Ждать тебя буду! – мы обнялись на прощание. Предстояла длительная разлука. Я был понурым и хмурым. А она, маленькая и неуклюжая, как-то в один миг превратилась в старушку. Когда и как, я даже не успел заметить. И вот только сейчас, когда я вынужден уезжать в Сибирь, невольно обратил свое внимание, что никак не хотел признавать раньше, а теперь вынужден впустить в свой внутренний мир и сознание, как бы мне не было печально, но мамы наши стареют. И мне показалось, что все произошло в один миг.