«Ромеи льстивы и коварны, – вспомнил Любар слова, некогда сказанные воеводой. – Не верь их лукавым речам».

Может, и этот таит за ласковой улыбкой полные ковы и ненависти замыслы?

Тряхнув русой головой, постарался отогнать добрый молодец тревожные думы.

Пусть, в конце концов, валяется ромей на кошмах в шатре. Если задумает лихое, найдётся и для его головы острый меч.

Любар воротился к костру. Воины разошлись по вежам, только воевода по-прежнему сидел у огня, в задумчивости вороша тонким прутком гаснущие угольки.

– Не верю я сему Кевка… Как его тамо? – сплюнул Любар. – Ну и имя. Лягушачье какое-то.

Воевода усмехнулся в усы:

– Кевкамен Катаклон. Постарайся запомнить.

– А ты, воевода, веришь его словам льстивым?

– Да как те сказать? Садись-ка поближе, друже Любар, потолкуем.

Иванко потеребил перстами окладистую, тщательно расчёсанную и приглаженную бороду.

– Ромею сему я не верую… До конца. Но не думаю, что створят нам в Царьграде лихо. Иное тут. Верно, в службу свою зазывать почнут. Вот и льстят пото[20].

– А на что мы им? Али своих ратников нету? – удивлённо пожал плечами Любар.

– На своих, видать, полагаться не приходится. Раньше, в старые времена, набирали императоры на службу ополченцев-крестьян, стратиотами их кличут. Но войско такое ненадёжно, не един раз бунты случались, встани[21]. Вот и порешили топерь держать рать наёмную – варяги служат, нурманы, да и наших славян хватает. Ныне времена для империи наступили тяжкие – смуты повсюду идут, которы[22], мятежи. Пото и надобны ромеям смыслёные в ратном деле люди.

– Верно, так. Вот слушаю тя, а мысли-то совсем об ином. Как тамо ноне у нас, на Руси? – вздохнул Любар. – Верно, сенокос идёт. Хоть бы единым глазком глянуть.

Подняв васильковые глаза, он печально воззрился на темнеющее южное небо. Солнце садилось за горной цепью, потухало, слабые косые лучи падали на листья благоухающего лавра и магнолий, первая звезда желтоватой, едва заметной точкой заблестела посреди сапфировой небесной глади. В траве застрекотали светлячки, жужжали цикады, вдали слышался мерный рокот прибоя.

Тревожно было на душе у Любара. Поднявшись и взяв в десницу копьё, спустился он к ручью и стал, чутко прислушиваясь ко всякому звуку, обходить окрестности лагеря.

2

Из палаты Большого императорского дворца открывался вид на море. На воде лениво покачивались огромные дромоны с орлами и драконами на разноцветных парусах.

Спафарокандидат Кевкамен Катаклон, робея, застыл перед сидящим в резном кресле с золочёными подлокотниками всесильным евнухом – проэдром[23] Иоанном, дядей базилевса Михаила.

Белая шёлковая хламида облегала необъятное, оплывшее жиром тело скопца, на ногах его сверкали украшенные лалами и жемчугом чёрные сандалии. Пот градом катился по его лицу, влажной рукой Иоанн сжимал платок с благовониями и обмахивался им, как опахалом.

– Русы в городе Константина, достопочтимый, – раболепно упав на колени и земно кланяясь, промолвил Кевкамен.

– Это хорошо, патриций, – пискляво провизжал евнух.

Катаклон вздрогнул. Неужели он ослышался? Патриций – высокое придворное звание, а он пока всего лишь жалкий спафарокандидат.

– Да, да, ты будешь патрицием, Катаклон, если уговоришь русов остаться у нас. Ничего не скрывай от них. Скажешь так: «Архонт[24] Мстислав, владетель городов Чернигова и Таматархи[25], посылавший вас воевать в Закавказье против правителя Ширвана, умер, не оставив потомства. Его земли прибрал к себе Ярослав, его брат и старинный недруг. Нечего делать вам на Руси. Другая власть, другие люди». Да, да, Катаклон. Задача твоя нелегка, но выполнима. Если всё сделаешь как надо, будешь носить дорогой скарамангий