Более того, оказалось, что это хейтерство (общая ненависть к кому-то), объединяла людей не меньше и не слабее, чем общие увлечения и симпатии. Первое время мне было как-то диковато, что, в общем-то, это все не живые люди, а ники, псевдонимы, дубли, как у Стругацких, живущие своей собственной жизнью. Странное, несколько иллюзорное войско, как деревянные солдаты Урфина Джюса из «Волшебника Изумрудного города», – сильное, иногда страшное, но пощупать его руками совершенно невозможно.

У меня даже сложился там свой круг общения, которого так не хватало в реальной жизни. Я была подписана на ряд групп, объединяющих русских эмигрантов в США, и на группы авторов, уделяющих много времени российско-украинским отношениям (меня все-таки не оставляла идея разобраться в этом вопросе). Были еще кулинарные группы, группы про здоровый образ жизни, которым я стала интересоваться в Америке. Я стала понимать, откуда берутся интернет-зависимые люди, то, что было мне совершенно непонятно в России. Согласитесь, когда взрослеешь и вырастаешь преимущественно в офлайн-среде, странно, трудно себе представить, что человек легко может подменить настоящую, живую жизнь вымышленной, сетевой, и не чувствовать при этом себя каким-то ущербным.

Катя, насколько я успела заметить, тоже была такой вот – плотно подсевшей на сетевую жизнь. Мы встречались все утром на кухне, завтракали, Руслан убегал на курсы, Сергей уходил в мастерскую, мы с Катей, если не было домашних дел и если не заезжал по каким-нибудь своим делам Виктор, расползались по комнатам и залипали каждая в своем компьютере. Ощущение неправильности всего происходящего иногда накрывало меня, и достаточно сильно. Но что я могла? Отучить себя от компьютера? А чем мне еще заниматься здесь, в американской жизни, где я, как и в Сети, фантомный, ненастоящий персонаж? Так у меня есть хоть какая-то жизнь, общение и активность, пусть и не совсем настоящие. Воспитывать взрослую дочь? Это приведет только к конфликтам.

У Кати с Виктором был трудный период. Начался он, судя по всему, с нашим приездом. Возможно, что-то не так было и раньше – наш приезд просто обострил какие-то давние смутные разногласия между ними. Тут не угадаешь, а лезть в душу дочери и расковыривать и так больную ранку мне совсем не хотелось. Виктор почти никогда не ночевал дома, да и вообще появлялся здесь нечасто. Приезжал раз-два в неделю, разбирал и упаковывал свои вещи, копался по каким-то своим делам в «бейсменте», как тут принято называть цокольный этаж с техническими помещениями, или в спальне, откуда доносились до меня их с Катей разговоры (иногда – на повышенных тонах), потом снова собирался и уезжал. Был с нами суховато вежлив и отстранен. В основном со мной – мужчины мои особенно на глаза ему не показывались.

Катя каждый раз, когда муж приезжал домой, ходила за ним с глуповатой полуулыбкой, заглядывала ему в глаза, как нашкодивший щенок. Пыталась покормить, в чем-то ему помочь, принести-подать. Наблюдая за их общением, я замечала, что Виктора Катина нынешняя суета сильно нервировала. Он не кричал, не хамил. Но раздражение так и било из него в разные стороны. Я слишком плохо знала зятя, чтобы разобраться в тонкостях его реакций, понять, раздражаем его мы, наше присутствие в его доме, или Катя, или мы все вместе. Но он входил в дом «на нервах» и уходил отсюда таким же. Каждый раз после ухода Виктора Катя плакала, улегшись одетой на кровать в своей спальне. Потом засыпала, часа через два спускалась к нам вниз – с чуть опухшим лицом, но уже немного повеселевшая и успокоившаяся.