Сунулся было к арабистам, но понял, что там требуется более серьёзная базовая подготовка (туда набирали в основном людей с урду), а лучше ещё соответствующая религия в придачу. Да и атмосфера на арабской кафедре была специфической, мрачной и, как показалось, гнетущей. К тому же все поголовно ходили с бородами, а я пышностью растительности в те годы не отличался. Перспектива ходить с жиденькой козлиной мочалкой на лице и стать завсегдатаем мечетей не прельщала, поэтому от многообещающей идеи изучать арабский и влиться в ряды ваххабитов мужественно отказался.

Кафедры китайского и корейского откровенно испугали поголовной маниакальной одержимостью имевшегося преподавательского состава: там работали фанаты своего дела, полностью погруженные в предмет. Сборище внешне безумных профессоров. Со стороны это могло сойти за прекрасный пример увлечённости научной работой, но развитое воображение тут же услужливо нарисовало меня самого к концу обучения со столь же всклоченной шевелюрой, ненормальным взглядом и ещё более сузившимися, и без того не сильно широкими от природы глазами, не различающими ничего, кроме иероглифов. Кроме того, за такими языками стоит ещё и определённая жизненная философия, которая, полагаю, не сильно мне близка. Картинка показалась столь правдоподобной и живой, что меня передёрнуло. Я трусливо сбежал от востоковедов, так и не решившись присоединиться к их числу, пообещав знакомство с Востоком ограничить лишь эпизодическим поглощением блюд китайской и корейской кухни. Благо таких заведений по всей планете, включая Индию, имеется в избытке, а заказывать там еду можно и по картинкам, не вчитываясь в меню.

Неплохим вырисовывался вариант с испанским, тем более что он всегда мне нравился. К тому же им владел отец и мог бы помочь, если бы возникла подобная необходимость. Дополнительным доводом в пользу испанского стала замечательная обстановка на кафедре: там преподаватели ходили расслабленные, в состоянии вечной сиесты, что понравилось и даже вызвало ощущение зависти, особенно на контрасте с китайско-корейскими коллегами. Это открыло бы передо мной мир Латинской Америки. Пил бы сейчас текилу, танцевал бы фламенко, румбу или кезомбу, стал бы толстым и ленивым. Решил, что всё это непременно будет в моей жизни, но чуть позже, когда решусь изучать третий иностранный язык.

Преподавали в университете также португальский. С практической точки зрения подобный выбор казался вполне многообещающим ввиду немалого числа стран, в которых этот язык используется. Даже в Индии имеется португалоязычный штат Гоа, который индийская армия аннексировала лишь в 1961 году. Опять же ободряющее число позитивных ассоциаций в виде бразильского самогона из сахарного тростника кашасы и коктейля из него под звучным названием кайперинья (я, правда, в те времена и слов-то таких не знал), самбы и карнавала в Рио-де-Жанейро.

Но лично мне из всего не слишком богатого предлагавшегося разнообразия наиболее перспективным показался французский. Видимо, вспомнилось давно забытое звучание этого языка родом из детства и некая душевная предрасположенность. С точки зрения дальнейшей «линии жизни» тоже вырисовывалась вполне благостная планида: Франция, Бельгия, Швейцария в Европе, половина стран Африки и ещё кое-какие территории по миру.

Приятное впечатление произвело и руководство кафедры, отличавшееся не слишком характерной для Индии интеллигентностью и обходительностью. В очередной раз убедился, что всё-таки изучаемый (или преподаваемый) язык накладывает свой безусловный отпечаток. Дополнительным, а, возможно, и решающим доводом в пользу этого направления стала информация, что я буду не единственным иностранцем на потоке.