Даже Секельдявка, заметив, сказала ехидно:

– Поизносились, Анатолий Егорыч – вот вам результат беспорядочных связей.

Огрызнулся:

– Это от твоей кожи шершавой. У тебя дома наждак вместо рушника?

Булкина в очередной раз повергла меня в изумление:

– Ладошки огрубели от сапожных инструментов.

– А говорила, что бухгалтер.

– Днем сижу в офисе, на вечер заказы беру в мастерской.

– Оно тебе надо?

– Не надо бы, да денег не хватает.

– Не спрашиваю на что, но, хочу сказать – знаешь, в чем наша, русских, беда? В том, что мы за все беремся и всю делаем через…. Ну, вобщем, понятно. А надо бы выбрать занятие по душе и довести профессионализм до гениального совершенства. Не пробовала? Зря.

Впрочем, за что только Вера не бралась – ко всему у неё способности с талантами.

Чихнула двигателем машина моя – она:

– Продуй жиклеры у карбюратора.

– Вообще-то у меня инжектор.

– Какая разница!

Услышав, что Вера еще и программист, попросил глянуть на мой компьютер – что-то при открытии текстовых документов, он рисует на них «плюсики» в строчку. Она согласилась, но когда заметила:

– Компьютер твой долго греется.

Мне расхотелось ее помощи:

– Вообще-то компьютер грузится.

Булкина вне сомнений экземпляр интересный для литератора, но как же мое либидо? Преодолев полустолетний рубеж с ясной головой и бодрым гюйсом, мнил себя баловнем судьбы. И на тебе – такая оказия! Еще месяц, больше – полтора, и со мной, как мужчиной, будет покончено навсегда – останется лишь половое бессилие, и, наверное, обида и злоба на весь мир. А ведь когда-то мнил себя способным на любую глубину чувств. Теперь же дурнушка и бесприданница, как говорила о себе сама Булкина, убивает во мне влечение к дамам за мои же деньги. Вот это влип! Главное, по всем направлением – неказистая внешность, язвительный ум, душа, погрязшая в мизантропии – она была с большим знаком минус. И не скрывала этого, будто знала – никуда я не денусь: и слушать буду, и слушаться, и под венец пойду, если прикажет.

Раньше считал, что человек всегда может меняться к лучшему – в любом возрасте, после любой ошибки, любого нравственного падения. Еще верил: всякому страждущему можно помочь, всякого непонятного можно понять, потому что в саму нашу психику заложен механизм самосовершенствования. То ли Булкина была исключение, то ли я стал хреновым учителем: в этом направлении ноль результатов, а счет жизни моей потенции шел уже на часы.

Тепло, теплее, горячо…. От этих мыслей по спине побежали мурашки.

Да, с Секельдявкой надо кончать – отступать уж некуда: секс с ней не награда за пятихатку, а какое-то наказание Божье. Может, приплачивать, чтоб не звонила? Ах, бедный я, несчастный…. Спасти от Булкиной меня теперь может разве только чудо, да не такой тут случай, чтобы Провидению чудесами разбрасываться – спасаться надо самому, пока идут старинные часы. Боцман наш, помнится, говаривал – стоять не будет, застрелюсь. А мне еще шанс был бежать. Хотелось б только знать – Господи, за какой из многочисленных моих грехов ты наказал меня этой близостью?

Если окинуть взором жизнь мою, не так уж много будет женщин, у которых стоило бы мне просить прощения. Я не бросал беременных, не врал, когда шептал на ухо, что люблю. Всегда был верен той, с коей делил постель и не искал услад на стороне. Не слыл завсегдатаем борделей. Когда путан возил, таксуя, брал, что давали – деньги, натуру: ведь я не ханжа. Да, было дело – на своем жизненном пути много женщин перебрал, но на то была Господня воля. Мне бы и одной хватило, чтобы с ней по жизни навсегда, но не Судьба.

Надо признать – на пенсионном пороге я так и не превратился в мужика с цельным, твердым характером и полной ясностью насчет того, что в жизни важно, а что пустяки и внимания не заслуживает. Жил не тужил – как всякий здоровый мужчина, заглядывался на красивых или просто привлекательных женщин (а таковых во все времена найдется предостаточно), и, если был свободен, а барышня особенно нравилась, шел на контакт.