Общим следствием этих бесед стало то, что мы потянулись с Верой друг к другу. Присутствовали, конечно, и товароденежные отношения: пятихатка – секос, но и поспорить о вечных истинах тоже хотелось. Булкина от природы лихо соображала и за словом в карман не обращалась, разбивая общепринятые устои нравственности и морали. Притом, в спорах у неё были аргументы, а у меня большей частью сантименты.

– Ты крещеная? – как-то спросил, поев пельменей и перепихнувшись.

– Материнским ремнем.

– Как это? Почему?

– Такая мать. Ты вот романтиком в детстве рос при обоих родителях, а меня моя пьяница так поднимала – чуть что, за ремень, чуть что, за палку…. Да что подвернется! Как собаку…. Целомудрие мое одному козлу за пол банки….

Это уж слишком!

– Кончай заливать, – призвал собеседницу к порядку.

– Видел бы, как я с ним дралась…. Ты не смотри, что я маленькая – я сильная. Всех мальчишек в классе лупила.

– Их-то за что?

– Чтоб не дразнились.

– И как они тебя? Дюймовочка?

– Если бы! Секельдявка.

– Это откуда?

– Маман наградила. Для неё Веры не существовало – все Секельдявка, да Секельдявка шалавая.

– Ну, а от насильника-то отбилась? – спросил с надеждой.

– У меня от него дочь родилась.

– Я думал, побои….

Доля женская – грустно вздохнул. А у Веры Булкиной через такую жизнь несомненно должно сложиться скептическое мироприятие. И это ещё сказано мягко.

– Вот как сталь-то закалялась. А плакать не пробовала вместо того, чтобы сдачи дать?

– Ну, ты научишь!

– Не я, Карл Маркс – бородатый считал, что главная сила женщин в их слабости.

– Ага, сейчас – ты будешь издеваться надо мной, а я буду плакать? Попробуй только – ка-ак дам…! – она сунула мне под нос крутой кулачишко, не из тех, что мозги вышибают, но в задумчивость запросто приведут.

– А я, бестолковый, раньше думал – все женщины плаксы истеричные.

– Только не я, – и Вера доходчиво разъяснила мои заблуждения по части женской психики. – Да и остальные нипочем в обморок не упадут и истерики не устроят, если рядом мужиков нет. Женские обмороки, истерика и плаксивость – это все ваши выдумки. Вам хочется нас слабыми да беспомощными представлять, вот бабы под вас и подстраиваются. Видел когда-нибудь, как они дерутся?

– Видел – жуткое зрелище.

Да, моя скромная (ну, хорошо – пусть нескромная) особа много чего в жизни повидала, и, как говорится, к сему комментарии излишни. А на Секельдявку осерчал – это неслыханно: ишь, моду взяла, кулаками грозить, забыв субординацию. Я как-никак для нее купец, она для меня…. Вобщем, понятно.

Вера, между тем, продолжала:

– Сейчас так много развелось слабых мужиков – по всем приметам ваш пол вырождается. И женщины поневоле не в свои сани впрягаются – семью тянут, мужа-пьяницу. Хочешь-не-хочешь, надо быть сильной. Поэтому женщины не особо-то ныне замуж стремятся, а вот мужики так и норовят к кому-нибудь да присосаться. Лишь ты исключение. Или бравируешь?

– Нет, все верно. Трудно нынче сыскать женственность в женщинах, а жить с боксершей – это мне надо?

Но мы что-то отвлеклись, а мне поподробнее хотелось узнать о ее прежней жизни: посулы-то каковы – мать-пьяница, насильник, ставший отцом ее ребенка, Вера всех лупит…. Прикидывал с какого бы конца вывернуть разговор на продуктивную тему, но собеседница, похоже, имела на то собственные виды.

– Вот ты мне скажи – какое из человеческих преступлений считаешь самым чудовищным?

Подумав и перебрав в уме возможные варианты, твердо ответил:

– Насилие над детьми.

– Да, наверное, это самое ужасное, – Вера согласилась и загрустила – должно быть, рассчитывала услышать нечто другое.

– Они так доверчиво смотрят … У какого гада рука поднимется? В порошок его, на мыло…