Из-под простыни выскользнула синюшная рука. Я узнал её. Даже с расстояния в два десятка шагов я видел тёмный узор запавших вен, шрам на кривом сломанном пальце, которым так часто хвастался Ниро́. А выше локтя подсохшая кожа висела зеленоватым серпантином, обнажая переплетение разорванных мышц и желтоватое пятно кости. Павле подобрал конечность, пряча её под покрывало, потом прикрепил бирку к ноге трупа и задвинул его в ячейку. Я прикрыл дверь и быстро пошёл по коридору. Не хотелось, чтобы медбрат застал меня здесь. Только сейчас появилось чувство осознания: Ниро́ действительно мёртв, и я, возможно, его убил.

Забившись в палату, я ощущал дикую смесь чувств: страх, отвращение, торжество, смятение. Нас учили, что жизнь человека есть высшая ценность, и только Закон может ею распоряжаться. В нашей стране казнили редко, только самых неисправимых и умственно больных. Правительство старательно подчищало общество от неизлечимо опасных – серийных убийц, неизлечимых зависимых и потомственных инвалидов с помощью казней и запретов на размножение , если человек не был опасен для общества. Но теперь я как будто сам был Законом. Мог наказать того, кого не увидела машина правительства. Это пугало и радовало одновременно.

Осталось разобраться, как владеть этой силой. Что сделать, чтобы она мне подчинилась. Я решил, что найду ответы в Библиотеке. Не зря птицеголовый подбросил мне листовку из будущего. Свернувшись в клубок под одеялом, я думал о том, как будет хорошо не бояться больше никого в этом мире. Реальность напомнила о себе резко распахнувшейся дверью. Минка Нерсе вошла, громко впечатывая подошвы ботинок в пол на каждом шагу. Она с грохотом пододвинула стул и села на него, резко сложившись пополам, как будто сломалась. Только потом посмотрела мне в глаза как-то зло и отчаянно.

– Что он пообещал тебе? Почему ты согласился ехать в Бакрицу? – тихо спросила врач.

– Он много чего обещал, – я пожал плечами, садясь, – но не очень-то верится. Я просто хочу увидеть столицу. Хотя бы раз в жизни.

– Только из-за этого? – она растерянно моргнула, потёрла переносицу.

– Да наверное. Что я здесь увижу? На завод меня возьмут разве что тарелки в столовой мыть, – я горько усмехнулся, – ни одна лавка не пустит даже уборщиком бывшего воришку. Может, дворником или упаковщиком в теплицы ещё могут. Вся жизнь пройдёт здесь, я даже не выеду за пределы Накра. Может, только в виде праха.

– Ты прав, – она горько усмехнулась, опустив глаза, – но учти, что Родо Сморрок вытянет из тебя всю пользу, в потом выкинет. Я позвала его только потому, что он действительно высококлассный эксперт. Но помимо этого он эгоистичный, жестокий, циничный урод.

– Я понял. Спасибо за заботу, доктор Нерсе, но я в любом случае мертвец. Здесь вам меня не вылечить, там меня не захотят лечить. Зато я смогу почитать настоящие книги вместо инструкций, учебников и свода Законов.

– Прости, Ро́ман, – Минка глубоко вдохнула, встала, обхватывая себя руками, – я делаю всё, что могу.

– Я знаю, спасибо.

Она ушла. Мне жаль было расстраивать честную и добрую ко мне женщину, но говорить о своих планах было глупо. Я не хотел угодить под надзор службы учёта сумасшедших. Вздохнув, я прошёлся по палате. Совершенно невозможно было сидеть на месте. Время тянулось долго. Павле принёс обед. На мой вопросительный взгляд он кивнул. Значит, можно было ждать Кисси где-то до ужина. Пока жевал, выплюнул ещё парочку зубов. Аппетит пропал совершенно. Радовало только то, что препараты действовали и жестокая лихорадка не возвращалась. От скуки я рассматривал узоры паутины в углу и гадал, знает ли паук о том, что плетёт сложную сеть, думает ли, как её лучше подвесить или делает то, что велит ему инстинкт.