Робинзон Крузо вел счет времени на своем необитаемом острове, кажется, по зарубкам на дереве, курсанты – съеденными метрами селедки и километрами перемытых полов двухэтажной кирпичной казармы, куда нас переселили к холодам. Короткая осень. Пронизывающий ветер с мелким моросящим дождем. В кирпичной казарме тепло. Пока не замерзла земля, каждый день нас продолжают гонять на рытье тира для стрельб. Зарыв в песке, чтобы не вымокли, гимнастерки и шинели, мы быстро орудуем лопатами. Перчатки еще не выдали, и пальцы рук распухают от холода и работы. От интенсивных осенних работ к зиме наши сапоги расползались до срока. После окончания любой лекции на международную тему и заключительной фразы: «Какие будут вопросы?» – мы дружно спрашивали: «Когда будут выдавать новые сапоги?», чем приводили в ярость организаторов лекций.

Так наступила зима с сильными метелями и нулевой видимостью. Общий туалет на улице в тридцати метрах от казармы, куда в такую погоду отлучались только предупредив дневального. Пурга. По дороге потерял ориентировку – крик не услышат. Стой на месте, пока за тобой не пришлют цепь товарищей (если вспомнит дневальный). Учебные бараки, наспех построенные нашими предшественниками из тонких досок, пересыпанных опилками, не выдерживали жестоких казахских ветров и морозов. На занятиях сидим в шинелях и завязанных солдатских шапках, пытаясь научиться писать в шерстяных рукавицах. Кое-кто даже научился спать на занятиях с открытыми глазами, а в караулах на посту – стоя. При подходе к такому «бдилу» разводящий, не услышав положенной команды: «Стой! Кто идет?» – вплотную подходил к укутанному в длинный овечий тулуп караульному, опершемуся на винтовку. И стоило до него только дотронуться, как тот со сна, как куль, падал в снег. Сменив часового, этот куль вели в натопленную караулку, кормили, и он продолжал отсыпаться в каком-нибудь теплом углу до следующей смены. Стояли на посту по четыре часа, а не как положено, – по два. Все свои, и никто никого не закладывал. Да и на обдуваемом всеми ветрами среди бескрайних казахских степей учебном аэродроме американские шпионы за все время учебы так и не появились.

В шесть утра в любую погоду нас выгоняли во двор на пробежку отрабатывать выносливость. По дороге наиболее шустрые, отделившись от остальных, по пути забегали в кочегарку, согреть там на несколько минут свои продрогшие кости, перекурить и также незаметно примкнуть к колонне на обратном пути. Но и эта выдумка тоже кончалась внеочередными нарядами.

Но вот наступила долгожданная передышка – всем нам сделали прививки какой-то новейшей вакцины. Вскоре наши спины стали похожи на подушки, на которых невозможно было лежать, кое у кого поднялась температура. Зарядки на время прекратились. Но зато еще до завтрака нас строем вели в учебный барак, чтобы тренироваться на прослушивание морзянки. Сдав свою норму – шестьдесят знаков в минуту на слух, мы топали в столовую и, несмотря на плохое самочувствие, сметали все, что было на столах – наше болезненное состояние никак не отражалось на нашем аппетите. Это было вечно голодное, никогда не высыпающееся, но знавшее, чего добивается, авиационное братство… Так, в учебе, караулах и без увольнительных мы пережили первую кустанайскую зиму.

Наконец, по плану вышестоящего начальства наступила долгожданная весна. Из своих нор вылезли любопытные суслики и целыми семьями, стоя у своих зимних квартир, наблюдали за нашими приготовлениями к полетам. И вот после бесконечных предварительных подготовок, в один из ясных и безоблачных дней нас вывезли на аэродром для парашютных прыжков. Каждый курсант накануне самостоятельно уложил в ранцы свой основной и запасной парашют – таков неписаный закон авиации.