Выискивая у классиков связи выдуманного с реальностью, Марк неожиданно наталкивался на попытки прямого списывания с реальности, прямого плагиата. Катаев использовал устный рассказ друга, Яшки Блюмкина. Убийца посла Мирбаха поделился с Катаевым в начале 1920-х (понятно, под страшным секретом) историей приготовления убийства. Катаев же накатал (прости господи за ненамеренную тавтологию) повесть «Убийство имперского посла». В петроградском издательстве ее уже готовили к печати. Блюмкин узнал, и Катаеву пришлось отдать рукопись. В 1929-м году ГПУ расстреляло своего агента Блюмкина, обвиненного в троцкизме. Но тогдашний глава этого ведомства Ягода так и не отдал Катаеву рукопись повести. Еще пример из тех же 1920-х годов, когда рождалась советская классика. В 1924-м был опубликован роман-пародия Валентина Катаева «Остров Эрендорф». Пародия не только на роман «Хулио Хуренито», но и на самого Эренбурга. В 1925-м году вышел сборник Катаева под названием «Бездельник Эдуард». Прототипами героев были его друзья Эдуард Багрицкий и Михаил Булгаков. Автор не пощадил никого, не убоялся ничего. Обиды, охлаждения отношений, ссоры… все мишура. Графоманские амбиции перевешивали дружеские отношения…

Суждения, привычки, мораль, лексика, ухватки прежней жизни еще держали в эмиграции нас с Марком за фалды. Но со стороны покинутая страна уже представлялась пошлой. Телеведущая Света из Иванова потрясала публику офигенной грудью в белом лифчике и фразами типа более лучше. Разнузданность, публичные заголения, развязный стиль речи лидера напомнили сокрушения Бунина в «Окаянных днях» о свинском заборе, которым делается чуть не вся Россия, чуть не вся русская жизнь, чуть не все русское слово, о том, что сделалось с этим народом после победы революции 1917-го.

Диковинная мешанина языка пропаганды, деловой лексики, ученых терминов и просторечия давала нам повод презирать и высмеивать самих себя. Мы стыдили друг друга, что кто-то не слышал про Вишневского, пропустил Эрдмана, не прочитал «Войну и мир», не знал стихотворения Пушкина, писал с ошибками… Вместе с тем мы вдруг обнаруживали, что на Западе к непрочитанному и ошибкам относятся терпимее. Всегда можно и прочитать, и в словаре посмотреть, как пишется слово. А вот дискутировать, сохранять лицо, владеть приемами иронии, не опускаться до ерничания, полемизировать, избегая гнева, не подменяя темы – на это внимание обращают. Правилами хорошего тона слегка манкируют: целовать руку следует не всегда и не всякой женщине; иногда надо оставлять за ней право платить за себя; не на всякий прием следует приходить в рубашке с галстуком. Тут иное отношение к традициям, милосердию, благотворительности, обязанности голосовать даже за аутсайдеров (мол, иначе в парламенте не будет оппозиции).

– В ресторане, – вспоминал Марк, – меня однажды осадила моя двадцатилетняя английская дочь: «Папа, ты еще щелчком пальцев позови официанта! Мы ведь только сели. Подожди. Официант подойдет. Здесь много клиентов. Не торопись. Посмотри меню. Выбери». А ведь права. Мы приходим в ресторан, чтобы есть, а не общаться. Мы не намерены ждать. У нас нет времени. Они что, лакеи, не видят, что гость готов заказать? Вот что у нас в голове с давних пор. А какие спектакли я устраивал в путешествиях с сыном. Брал несколько ключей от номеров и выбирал – туда ли выходит окно, не шумно ли, так ли стоит кровать, есть ли на письменном столе настольная лампа. «В праздном мозгу дьявол отыскивает себе уголок», смеялся сын, терпеливо помогая мне в выборе номера.

Марк прав, наряду с провинциальностью и хронической бедностью