– Да… Всё хорошо, что хорошо кончается… А ведь ты, парень, – он кивнул в сторону Цыгана, – мог человека убить…

Все замолкли, на секунду представив, какие могли бы быть последствия, если вместо вчерашнего сообщения об улучшении самочувствия этого рязанского парня пришло бы извещение о его смерти…

И тут «Грибник» рассказал всем присутствующим весьма печальную историю из своей жизни.

– Было это ещё до войны, мне тогда было всего пятнадцать лет. Без хвастовства скажу: был я парень ладный, лучший охотник на селе после отца, Семёна Ефремовича. И по плотницкому делу пособлял отцу, и на конях за колхозным стадом управлялся. Жили мы на Северном Урале, в местечке Игдель, что в переводе с местного древнего наречия означает «Чистая вода».

Ходил с отцом на соболя и на белку с двенадцати лет. А в четырнадцать Семён Ефремович уже брал с собой на медведя. Недюжинной силой был в отца наделён не по годам.

И вот прошёл слух, что в округе появился оборотень. Обличием был тот зверь похож на медведя. Только морда у него была, как у волка с большими клыками, а нос – кабаний. И ходил он на задних лапах, будто человек. И стал он драть скотину почём зря, а после – и на людей стал кидаться. Четырёх человек задрал, да что приметно – только горло перегрызёт – да и бросит…

Приехали тогда егеря из охотхозяйства, давай набирать добровольцев, чтоб весь лес прочесать и горы окрестные, где нечисть эту видели. И мы с отцом – тоже пошли: дело артельное, нужное.

По старому обычаю отлил отец семь пуль из серебра, а внутри – стальные наконечники. Закатал их в гильзы с капсюлями от карабина. Ночью поехали мы к батюшке в церковь в соседнюю деревню, за десять вёрст: освятить пули да и благословение получить. Днём нельзя было: времена-то советские, сами знаете… Едем назад – тайга кругом стеной, а луна полная такая светит, будто солнце днём… Вдруг… чу… – впереди человек черный стоит… прямо на дороге. Не шелохнётся. Да так одет диковинно. В шубе до пят и в шапке большой меховой. А из шапки перья такие большие торчат – словно рога! Постоял так немного. Только пар изо рта столбом к луне поднимается. Да и пошёл поперёк дороги – прямо в ели густые».

Тут наступила пауза, и в гробовой тишине Грибник, сделав последнюю затяжку, затушил свой «Беломор» в консервную банку, служившую пепельницей. У всех присутствовавших по коже отчётливо ползли крупные мурашки.

– Ну а дальше-то что? – Синяк воспользовавшись кратковременной передышкой, быстро налила себе и Грибнику по рюмашке. Тот, как правило малопивший, осенил себя крестным знаменем, махнул полстакана водки залпом и, закурив с ходу ещё одну папиросу, продолжил:

– Лошади встали как вкопанные да так как-то от этих елей сторонятся, вправо уходят, ушами прядут… Да как заржут, захрипят, аж жуть…

Отец давай заряжать патроны с серебряными пулями в карабин, а я за топор. Сам весь дрожу…

Вдруг из темноты елей оборотень этот как выскочит и во весь опор за нами на четырёх лапах. Лошади как сами рванули… Мы чуть с обоза не упали. Тут он нас настиг и бате сзади в шею как вцепится… Верите, до сих пор слышу хруст костей и скрежет зубов…

Я топором его по башке рублю, рублю, а он отца не отпускает – только рвёт его ещё больше в куски, будто чует, что у того в руках – его погибель, карабин с освящёнными пулями! Наконец остриё топора попало в мягкое —зверю под ухо! Он сразу жертву выпустил – и с саней долой. Кони меня спасли! Метров двадцать пронеслись, я патрон в затвор дослал, карабин вскинул и выстрелил, потом ещё, и ещё… Перезарядил ружьё, коней стегаю. Потом оглянулся – а тот посредине дороги лежит, не шевелится…