И на фоне сегодняшних разговоров и с Томасом, и с Кьером меня вдруг посетила одна мысль.

В чудеса я давно не верила, а вот в то, что могущественный человек, приближенный к королю, мог замолвить словечко и юному офицеру дали повышение и шанс проявить себя — очень даже.

Ах, герцог, опять вы меня обхитрили, подсунув непрошеный подарок!

Как бы там дальше с нами ни было, как бы все ни сложилось — но спасибо тебе, Кьер, герцог Тайринский, за сегодняшнее счастье моего брата. Может быть, тень твоей поддержки и поможет ему вырваться из ямы дурной репутации рода и построить эту клятую военную карьеру, раз уж он так ее хочет!

Впрочем, все мое умиление смыло в мгновение ока, когда брат повернулся ко мне и поинтересовался:

— …мне и жалованье повысили в два раза! Эрилин, может, ты теперь бросишь наконец свою работу? Мы с отцом вполне сможем вас содержать!

Взгляды всех присутствующих обратились на меня практически с надеждой. Даже в глазах отца мелькнуло что-то такое, правда, есть подозрение, что он желал не столько моего расставания с должностью, сколько расставания с тем, кто мне эту должность дал. Впрочем, аргумент на это у меня был.

— А бриллианты? — нарочито капризно поинтересовалась я, пригубив шампанское. — Твоего жалованья хватит на бриллианты?

— Н-нет, — запнувшись, отозвался Грей и даже слегка порозовел.

— Ну вот когда будет хватать, тогда мы и вернемся к этому вопросу!

Маменька закатила глаза и поджала губы. Братец тяжело вздохнул, мысленно испросив Господа, за что ему такое наказание, отец только дернул уголком губ, задавив улыбку. А когда шампанское закончилось, и мы вознамерились расходиться каждый к себе, он вдруг посмотрел мне в глаза и произнес негромко:

— Эрилин, на два слова.

И под громкое ворчание «опять у них секреты от бедной, больной, никому ненужной женщины!» я проследовала за отцом по коридору. В отцовском кабинете пахло бумагами, чернилами и немного сигарами — виконтесса просила не злоупотреблять, и папенька послушно не злоупотреблял, утешая себя контрабандной бутылочкой хорошего коньяка, спрятанной за собранием сочинений известного экономиста Вильяма Дорлема. Впрочем, я подозревала, что маменька о бутылочке прекрасно осведомлена, но в коньяке видит меньше вреда, чем в сигарах. А то и сама иногда потихонечку «употребляет» вместо капель.

Мысли эти, неожиданно теплые, вдруг дали мне понять, что по отцовскому кабинету я соскучилась. И вообще — по отцу. По его незримой поддержке, по доброму слову. И мне очень не хватало этих бесед наедине в маленьком, но знакомом до малейшего книжного корешка кабинете.

— Герцог постарался? — спокойно, без особых эмоций спросил отец, направляясь прямиком к Дорлему.

Я промолчала, потому что с полной уверенностью на этот вопрос все же ответить не могла, но папу и такой ответ, кажется, устроил.

— Значит, все-таки он, — кивнул отец. Тихонько звякнула о горлышко хрустальная пробка, и янтарная жидкость плеснула о края коньячной рюмки. — Милость любовника — не слишком надежная дорожка.

— Я его ни о чем не просила, папа!

Отец сел в кресло и устало потер переносицу.

— Я знаю, девочка моя, знаю. Просто… ай, — он махнул рукой. — Я не смог обеспечить тебе лучшей жизни, не мне тебя и судить.

Я сделала два быстрых шага и опустилась на пол, сжав лежащую на коленях ладонь.

— Ты дал мне самую лучшую жизнь, папа, — ты дал мне право самой ее выбирать. И за это я всегда буду тебе благодарна.

Отец ничего не сказал, просто наклонился и молча коснулся губами моего лба.

Я вышла из кабинета в состоянии невероятной легкости и чувствовала себя сейчас, наверное, не менее счастливой, чем молодой лейтенант Рейвен. У меня прекрасная семья, у меня прекрасный мужчина, а чертово расследование сдвинулось с мертвой точки, и скоро мы обязательно найдем этого безумца-маньяка, и все поймут, что леди-криминалист — это звучит гордо!