Кризис «большой теории» проявил себя в плюрализме концепций, этическом релятивизме подходов, критической ревизии, казалось бы, давно устоявшихся представлений о тех или иных ключевых событиях истории страны и мира. Это обстоятельство создало определенные проблемы для отечественной исторической науки, но открыло музеям новые перспективы развития, «легитимировало» их право предъявлять обществу собственное видение событий прошлого, авторскую картину истории. Такая картина может оказаться далекой от академических канонов, но широко востребованной социумами, в экосистеме которых обитает тот или иной музей.

В современном мире музей больше не ограничивается фиксацией достигнутого уровня общественного сознания; он сам становится явлением культуры, создающим и транслирующим новые смыслы. Как отмечают специалисты, «еще недавно качество музейных экспозиций определялось их соответствием традиционным научным схемам, сфокусированным на музейных предметах и коллекциях, а теперь музей видит ценностные ориентиры в новизне, оригинальности интерпретации музейного собрания, создаваемые экспозиции и выставки, культурно-образовательные проекты становятся результатом как научного изучения, так и индивидуального творческого поиска» [Мастеница, 2005. С. 139].

Таким образом, современные музеи обретают собственный голос, а их собрания становятся неисчерпаемым источником многообразных нарративов, репрезентуемых в экспозициях и различных культурных событиях.

Но именно перенос акцента на оригинальность авторской интерпретации, возрастающая «нарративизация» гуманитарного знания, которая практически поставила знак равенства между работой историка и романиста, стали одной из причин кризиса исторической науки, поскольку, как писал французский философ-постмодернист и теоретик литературы Ж. – Ф. Лиотар, нарративное знание «не придает большого значения вопросу своей легитимации» [Лиотар, 1998. С. 69]. Научный анализ, исследование истории заменяется рассказом об истории (History vs Story). В результате проблема соотношения объективности и нарративности исторического знания стала одной из ключевых методологических проблем исторической науки в конце XX – начале XXI в. [Ruesen, 1996; Noiriel, 1999; Яник, 2015].

Однако, как уже отмечалось, в отличие от историков, «право на нарратив» дало музеям мощный толчок к обретению нового смысла существования. Музеи в диалогах с аудиторией не анализируют историю, они ее рассказывают. С одной стороны, такой подход дает невиданную свободу для творчества, поскольку всякий качественно выстроенный нарратив интересен и убедителен сам по себе и приобретает в людском восприятии силу научной аксиомы, не требующей специальных доказательств. С другой стороны, возрастает социальная ответственность музеев, поскольку, презентуя обществу оригинальные нарративы об истории, они тем самым творят современные мифы, которые обладают несравнимо большей «проникающей способностью» и устойчивостью, чем сухое научное знание.

В культурологическом смысле констатация того факта, что современные музеи занимаются мифотворчеством, не несет с собой отрицательных коннотаций (тем более если «производство» мифов осуществляется профессионально и на хорошей научной основе). Миф не есть фикция или противопоставление некой научной «правде». Миф – это особая форма отражения действительности. Как известно, мифологическое знание представляет собой нерасчлененное единство рационального и эмоционального отражения действительности. Мифологическое сознание осваивает действительность не на основе выяснения причинно-следственных связей, а путем художественно-образного описания природных и социальных процессов, путем создания нарративов. Использование мифологических объясняющих конструкций и личностно окрашенных нарративов характерно для всех периодов истории, но особенно масштабно этот феномен развивается сегодня – в эпоху интернет-революции, когда не только «уполномоченные на то» институты, но и каждый пользователь становится творцом историй, чья авторская интерпретация фактов имеет законное право на существование. Этот подход оказывается особенно востребован в эпоху масштабных трансформаций, когда поток событий значительно превосходит аналитические способности не только отдельного человека, но и общественных и гуманитарных наук в целом, а значит, эмоциональный рассказ очевидца становится одним из способов осознания действительности.