Еще один способ получить красиво упакованный «попсово-пещерный» вариант истории/мифа в музейном пространстве – это преподносимый ныне некоторыми музеями метод показа источников «без комментариев» (точнее, вне диалога с ними) как опыт «чистой», не замутненной субъективным вторжением экспозиционера презентации. Такой опыт может представлять интерес, но только не заявленной «объективностью». В этом случае декларация «объективности», доведенной до стерильного состояния (в котором не остается места ни творчеству, ни науке), содержит все же элемент лукавства. Уже сам выбор темы, проблемы для презентации, определение познавательной цели, подбор соответствующих артефактов для включения их в экспозицию подразумевают вполне определенную позицию исследователя, которая, осознает он это или нет, направляет суждение зрителя об избранном историческом сюжете. Предмет, извлеченный из множества других, помещенный в соответствующий контекст (или лишенный его), уже представляет собой особо выстроенное информационное поле и неминуемо маркирует в этом поле позицию «наблюдателя».

Результат же в конечном итоге зависит от постановки задач: актуализация наследия или создание очередного мифа, выстраивание идеи на основании источников или выискивание нужного памятника для подтверждения собственных гипотез. Но вопрос: «В какой мере этот „конфликт интерпретаций“, неоднозначность результатов исследования есть объективное свойство гуманитарных наук, а в какой они – следствие неверно поставленных проблем, неподготовленности историков, особенность гуманитарной модели образования?» [Медушевская, 1997. С. 42] – предстоит решать каждому исследователю индивидуально.

Музей, понимаемый некоторыми исследователями слишком буквально как «текучий во времени Гераклитов архив» (Б. Гройс), становится сегодня местом различного рода манипуляций с исторической памятью. Одна из генетически определенных функций исторических источников – быть точками опоры в нестабильном мире, в котором процветают «относительность в естественных науках и релятивизм исторических суждений» (H. S. Hughes), – утрачивается. Если большинство выставок и экспозиций появляется теперь «с целью создать новый порядок исторических воспоминаний, предложить новый принцип собирания коллекций, который по-новому воссоздаст историческое прошлое» [Медушевская, 1997. С. 42], то сколь велика доля субъективности в подборе «воспоминаний», сколь сильно искушение создать их «новый набор и порядок», а тем более создать свое «историческое прошлое». Непрофессиональное либо конъюнктурное прочитывание сохранившегося наследия, заполнение лакун, недостающих слов и фрагментов в угоду невзыскательной части аудитории (или той ее части, которая «заказывает музыку») рождает в историческом – музейном – пространстве монстров, поглощающих в результате задавшую их реальность.

Современный музей – живая и развивающаяся система, будь то просветительская или гедонистическая его модели, музей-храм или музей-форум. Несмотря на трудности, в музеях создаются проблемные синтетические экспозиции, в которых за внешней абстракцией социологических и политических реалий все отчетливее проступает реальный человек и живая история, разноречивая, запутанная, гипотезы, стимулирующие движение мысли и интерес к проблеме, желание найти ответы. При создании же мифов «за кадром остается реальная ткань истории – с ее перипетиями и развилками, с неоднозначностью и несводимостью логики разных исторических эпох к общему знаменателю… Создаваемые образованным слоем общества исторические мифы, порой не лишенные сложности и своеобразной красоты, спускаясь по социальной лестнице этажом ниже, часто примитивизируются и превращаются в банальные, убогие и вредные стереотипы» [Шимов, 2006]. Миф в современном музейном пространстве – очевидная реальность, хотя и плохо согласующаяся с отечественной традицией глубокого и ответственного освоения истории и культуры. И если историческая наука может способствовать сокращению пути к прошлому, то создание мифов делает этот путь не только трудным, но и опасным.