Предрассветный осенний воздух пробуждающегося города, очищенный за ночь частыми порывами ветра и настоянный на обильной росе, дарил свежим и пряным запахом увядания. Перейдя овраг и поднявшись по зелёным террасам паркового склона, усыпанным жухлой листвой, он в течение получаса прохаживался по липовым аллеям, заложив руки за спину и машинально разглядывая мелко дроблёный гравий, мерно похрустывающий под тяжестью его располневшего за последние годы тела. Этот хруст под ногами действовал на него как успокоительное и был единственной реальностью, от которой он не вздрагивал и не приходил в раздражение. Он даже сделал попытку, повинуясь ритму шагов, ухватиться за какую-нибудь заслуживающую внимания мысль с тем, чтобы обдумать её основательно, но мозг решительно отказывал ему и в этой малости. А едва завидев первого прохожего, торопливо шагавшего в сторону метро, тут же, описывал дугу отчуждения по газонам и направлялся домой.

В течение дня спал урывками (или ему казалось, что спал). Беспокойные сны (или видения, мучившие сознание), с бесконечными лабиринтами, с толпами людей из прошлой жизни, от которых негде было укрыться и с которыми невозможно было разминуться, тоже не давали покоя. В промежутках ел без особого удовольствия приготовленные дочерью накануне непременные котлеты, как всегда слегка подгоревшие, и мелко нарезанный овощной салат, как всегда пересоленный, и возвращался со стаканом горячего чая к себе в комнату, а отпив два-три глотка, снова ложился, ощущая во всём организме многочисленные очаги нездоровья. И тут же, себе в утешение, вспоминал чьё-то остроумное выражение: «Если ты однажды проснулся и у тебя ничего не болит, значит, ты умер». С ним случилось ровно наоборот: в одном месте кололо, в другом ныло, в третьем посасывало, в четвёртом ломало, в пятом дёргало… а что происходило в других – словами не передать. И всё это складывалось в отвратительную картину сплошной болезненности. Но сознание того, что он жив, увы, не доставляло ему радости, а лишь усугубляло бессонницу. Среди ночи Мария, разбуженная бесконечным шарканьем его тапочек, спрашивала: «Папа, у тебя что-то болит?» На что он отвечал в раздражении: «Ничего не болит только у покойника!»

А в тот день, когда Мария разговаривала с доктором по телефону, Неверову особенно нездоровилось – ко всему прочему добавилась ещё и головная боль – и он, вопреки своим правилам, пожаловался дочери на недомогание.

И Мария сразу ухватилась за это, сообщила отцу, что у неё есть знакомый врач, заведующий городской клиникой (озвучивать профиль клиники она не посчитала нужным – из благих соображений), и он готов провести обследование.

– И это совершенно бесплатно, – добавила она с радостью. – Роман Борисович замечательный врач и весьма отзывчивый человек.

– Отзывчивость врачей меня пугает, – усмехнулся Неверов.

– А ты не пугайся. Всё очень просто. Он дядя Иры Мурашкиной, – успокоила отца Мария. – Грех не воспользоваться.

– Да-да, это в твоём стиле.

Мария пропустила язвительное замечание отца мимо ушей. Пусть говорит, что хочет, лишь бы согласился.

– Так ты готов обследоваться?

Неверов, не глядя на дочь, молча прошёл в свою комнату. Мария последовала за ним.

– Папа, я задала вопрос.

Он привычно поморщился, но без явной неприязни.

– И как долго это продлится?

– Доктор сказал, примерно с месяц.

– Ну что ж… Было бы неплохо. Заодно и моя повесть отлежится… Или не повесть, а… не знаю… Кое-что надо поправить. Только пока не знаю – как.

– Хочешь, я…

– Нет, не хочу.

– Так что мне сказать доктору?

– Ну, хорошо, я согласен.