Сама не понимая почему, но перед мужиком сорому у Олеси совершенно не было, а вот тут что-то нашло, даже краска ударила в лицо.

Старуха долго и проницательно ощупывала взглядом клиентку, изучала.

– Пригожая… – наконец с неуловимым сожалением обозвалась она. – Табе б щастя трохи замест етай красы… Ну, ничога. Можа, перерастеш.

Олеся даже поёжилась от слов Хомчихи. В последнее время она слишком уж часто слышала похожие слова о красоте и счастье.

А старуха вздохнула и спокойно проскрипела:

– Знала, што буде сённи работа… Ну, сказывай, што тябе сюды привело?

– Что и остальных, бабушка, – смущённо пожала плечами Олеся.

– Не кажи за других, за сябе отвечай. Для хворей всяких – молода яще, – довольно строго произнесла Хомчиха и тут же ещё строже спросила: – Што, нагуляла?

Олеся даже несколько растерялась от такой прямоты, а старуха, приняв это за признание, беззлобно заворчала:

– О-хо-хо, молодые да дурные: венчанье под плото́м, а свадьба потом.

– Я замужем, бабушка… была. Мужик помер, а с дитём одна я не выдюжу, – голос Олеси звучал искренне, ибо как ни крути, а выходит, говорила почти правду.

– Хай буде так, – вздохнула Хомчиха. – А тяпер, голубка, вспомни, хто табе пра мяне рассказав?

Не вдаваясь в подробности, Олеся сбивчиво рассказала о разговоре с развратными девками, правда, имён так и не припомнила.

– Сороки, – беззлобно буркнула старуха и уже по делу спросила: – Скольки нядель?

Олеся неуверенно пожала плечами.

– От Спасу… кажись.

– Ну-ну, – с сарказмом покачала головой Хомчиха и, подойдя к стене с рядами висящих на ней высушенных трав в пучках, стала выбирать и снимать некоторые из них.

– И яки ж ета табе Спас так на душу ловка лёг: Медовы або Яблычны?

– Яблочный… наверно, – чуть слышно ответила девушка.

– Вот то-то и яно: «наверно», – брюзжала старуха. – Приходят и сами не знают: што, кали да от кого, а мне тут потом думай, як бы заместа аднаго смертнага греха два не вышло…

Словно что-то вспомнив, старуха вдруг резко повернулась к Олесе и едко спросила:

– А табе што, не говорили, што при етым грешным деле буде шибко кровить и ты можаш богу душу отдать?

– Не-е, – испуганно замотала головой Олеся. – А что… разве и такое бывает?

Хомчиха вперила взгляд на наивную девку и, сокрушённо покивав головой, тихо сказала:

– Да пошти палавина памирае… кали сами хочуть избавицца от завязи.

В ужасе приложив руки к груди и вытаращив глаза, Олеся попятилась. Хомчиха ухмыльнулась.

– Не трясись. Тут яще ни одна не памерла. Загавор у мяне добры, верны… да и багульник с девясилам подсобят. А уж кровушку потом, як нихто други, я особым загаворам астанавлю. У мяне всё надёжнае… а посему и стоит дорого.

Хомчиха вдруг замолкла и несколько мгновений задумчиво смотрела на Олесю, а та на распятии могла присягнуть, что старуха в эти мгновения её не видела. Словно очнувшись, Хомчиха неожиданно спросила:

– Гроши ийе?

Олеся разжала руку с приготовленной пятирублёвой купюрой. Подавшись вперёд и аж вытянув шею, старуха жадно уставилась на деньги. На лице едва заметно проступило разочарование. Хотя чего можно было ждать от деревенской девки в заношенной одёжке?

– Ладно, на безрыбье и рак – рыба, – смирилась старуха. – Хотя красненькая была б луччай тваёй синицы.

Ещё что-то недовольно буркнув себе под нос, Хомчиха кивнула на мокрую одежду девушки.

– Здымай. Застынеш не к часу.

Олеся замялась и оглянулась по сторонам.

Бросив Олесе домотканную постилку с замысловатым орнаментом, Хомчиха властно проскрипела:

– Прикрыешся. Всё здымай. И ступай в баню. Невестка всё подготовила, яна и расскажа, што рабить. Для начала у дежцы з кипенем посидеть табе надобно, да глядите там, штоб не ошпарилась. А я скора падайду.