В пути дети Патрика и Марии Бронте то и дело высовывались из окон экипажа и с любопытством взирали на огромные ряды тянувшихся вдоль дороги фабричных зданий, увенчанных широкими пыхтящими трубами, из которых обильно валили и поднимались высоко в небо густые клубы сизого дыма.
По мере того как экипаж приближался к Гаворту, взорам путешественников представлялись новые картины: шумное оживление города постепенно сменялось безлюдным унынием деревни: изобилие каменных построек, щедро насыщавших Кейлей, с каждым мгновением редело, веселая, кипучая деятельность фабричных предприятий оставляла лишь тень воспоминания. Снег в этих местах уже стаял; вниз по дороге бежали весенние струйки воды. Кое-где виднелись голые кусты. Их число, впрочем, уменьшалось с такой же стремительной быстротой, как и количество каменных сооружений.
Мистер Бронте еще раз окинул взором суровые и безлюдные просторы Гаворта, ощутив прилив ликующего восторга, и с гордостью указал супруге, детям и их молодым служанкам Нэнси и Саре Гаррс (это были родные сестры, нанятые Патриком еще в Торнтоне – городке, который семья Бронте покидала теперь) на место их будущего пристанища.
Унылый, мрачный вид пастората – небольшого двухэтажного здания, выстроенного из серого камня, крытого черепицей – производил поистине удручающее впечатление. Миссис Бронте медленно и неуверенно двинулась вперед по небольшой одинокой тропинке; взгляд ее тревожно бродил вокруг, стараясь найти нечто, хоть немного близкое и утешительное для ее сердца, но эти усилия оказались тщетными: на глаза попадались лишь голые деревья и кусты, скудно насаженные вдоль высокой каменной ограды.
С опаской она стала приближаться к тому месту, предчувствуя недоброе. Патрик недовольно окликнул супругу. Она не отозвалась; тогда мистер Бронте вместе с детьми и служанкой последовал за ней. Мария метнула тревожный взгляд на возвышающееся взгорье и тут же поспешно отвела глаза. Все ее тело забило в судороге, зубы нервно застучали. Жуткая, зловещая картина представилась ее взору: впереди рябило множество громоздившихся в гору надгробий. Мрачные, угрюмые могилы, поросшие мхом, щедро насыщали весь склон. От них тянуло затхлой сыростью.
– Это местное кладбище, Мария, – пояснил Патрик Бронте с равнодушным видом. – Чему тут удивляться? Вполне естественно, что оно расположено недалеко от церкви.
– И прямо напротив нашего дома! – в отчаянии воскликнула его супруга. – Если кому-нибудь захочется посмотреть в окно, дабы рассеять грусть и скуку – его ожидает лишь безотрадное созерцание сего печального пейзажа с суровыми надгробиями.
Патрик постарался как можно скорее увести жену и детей подальше от кладбища, вещая бодрым голосом, как просторно и уютно они устроятся в этих пустынных безлюдных местах. Он с гордостью указывал им на вечнозеленый вереск, поясняя, что этот декоративный кустарник растет здесь в изобилии. Однако лица его супруги и детей отнюдь не выражали восхищения.
– Ну, вот! – воскликнул мистер Бронте раздраженно. – Никто меня не понимает. Ни единое живое существо на всем белом свете. Потому-то я никому и не доверяю. Никому, кроме Бога и Природы. Они дают мне жизненные силы. Лишь им я безропотно подчиняюсь. Они – мои безраздельные владыки.
Будучи служителем англиканской церкви и свято веруя в Бога, достопочтенный Патрик Бронте в то же время был наделен яркими мистическими наклонностями, проявлением которых он, вероятно, был обязан своим ирландским корням. Да и сама внешность мистера Бронте безошибочно выдавала в нем подлинного сына плодородной Ирландии. Это был высокий и статный рыжеволосый мужчина в строгом черном сюртуке поверх белоснежной фланелевой рубашки. Шея его была плотно закрыта белым (в тон рубашке) шарфом, который Патрик, страдающий от хронического бронхита и потому оберегающий горло, носил всю свою сознательную жизнь. Круглое лицо с резко выделяющимися скулами и выступающим вперед подбородком, носило отпечаток мрачной суровости. Губы почти все время были упрямо сжаты. Ярко-рыжие волосы, в которых прослеживались уже первые признаки седины, придавали всему его облику особое своеобразие и неповторимость.