– Сам знаешь. Ты потрясающий. Но, как я уже сказала, ты мне слишком нравишься, чтобы затевать легкую интрижку. Я не готова очутиться перед фактом полного провала, не готова к тому, чтобы мы оказались снова в исходной точке и пожалели о том, что сделали попытку. Мы ведь видели, как это случалось с нашими друзьями, ведь так? В начале все кажется превосходно. А потом отношения становятся все прохладней и прохладней.

– Согласен. Бывает и так, но при этом «все кости целы», и это гораздо, черт возьми, лучше, чем проходить через бракоразводный процесс. Разве нет?

– Да, это логично, цивилизованно и лишено предрассудков, но это не для меня. Должно быть, я отсталая или просто курица, но это так. Прости, милый Гидеон. – Прунелла неожиданно поцеловала его. – Как поется в песне: «О да, о да, о да…»

– Что?

– Люблю тебя, – быстро пробормотала она. – Ну вот, я и сказала это.

– Господи! – яростно воскликнул Гидеон. – Это нечестно. Послушай, Пру. Ну, давай устроим помолвку. Милую, целомудренную помолвку, и ты сможешь расторгнуть ее, когда пожелаешь. А я поклянусь, если хочешь, что не буду донимать тебя своим неджентльменским вниманием. Нет. Не отвечай. Подумай, а пока, как сказал Донн: «Молчи, не смей чернить мою любовь!»[16]

– Он сказал это не благородной даме, а какой-то действовавшей ему на нервы приятельнице.

– Иди сюда.

Палимый солнцем пейзаж сменился закатным. В Квинтерн-плейсе Брюс, прокопав дальше и глубже борозду для посадки спаржи, велел своему «парнишке», которого в деревне звали Чокнутым Арти, выложить ее компостом, минеральными удобрениями и грунтом, между тем как сам продолжил работать лопатой с длинной ручкой. Полноценный дренаж и полив были необходимы, если они с его нанимательницей хотели осуществить свои планы.

А в двадцати милях оттуда, в «Ренклоде», в кентском Уилде, доктор Бейзил Шрамм закончил очередной осмотр Сибил Фостер. Та в изобилии добавила к убранству своей комнаты женственности, как она ее понимала, – украшенные лентами подушки и подушечки, пеньюар и постельное покрывало – оба розового цвета, фотографии, шлепанцы, окантованные шелком-марабу[17]. А еще большую коробку petit-fours au massepain[18] из парижского магазина «Маркиза де Севинье», которую она особо не потрудилась спрятать от зоркого взгляда специалиста по диетологии. А кроме прочего, в комнате витал всепроникающий аромат душистого масла, заключенного в капсулу из тонкого стекла, закрепленную над настольной лампой. В целом комната, как и сама Сибил, была избыточно украшена, но, опять же, как сама Сибил, ухитрялась все это органично сочетать.

– Восхитительно, – сказал доктор Шрамм, убирая стетоскоп. С профессиональным тактом он отвернулся к окну, пока она приводила себя в порядок.

– Я готова, – произнесла она наконец.

Он отошел от окна и с высоты своего роста по-хозяйски окинул ее властным взглядом, который она находила весьма волнующим.

– Вы начинаете мне нравиться, – сказал он.

– Правда?

– Правда. Нам, конечно, предстоит еще долгий путь, но в целом ваше состояние улучшилось. Лечение приносит плоды.

– Я и чувствую себя лучше.

– Потому что здесь вам не позволяют хандрить. Вы чрезвычайно чувствительный инструмент, знаете ли, и не должны идти на поводу у тех, кто вам себя навязывает.

Сибил издала глубокий вздох скрытого удовлетворения.

– Вы так хорошо все понимаете, – сказала она.

– Разумеется. Именно для этого я здесь и нахожусь, не так ли?

– Да. Да, конечно, – ответила Сибил, испытывая блаженство.

Он сдвинул повыше браслет на ее руке и стал считать пульс. Сибил не сомневалась, что он стучит, как колеса поезда на стыках рельсов. Когда доктор отнял руку, она, постаравшись, насколько могла, придать голосу беззаботность, сказала: