– Кто донес, что зло умышлял?

– Подьячий Гришка Колыванов. Слышал-де он разговор случайный. Якобы двое послов ляшского короля Сигизмунда склоняли боярина одного к измене. Хотели они, чтобы тот вражьими тропами провел воинство их под самые стены Коломны. А они, под покровом ночи, тот город возьмут, пожгут да пограбят. Людишек, ежели успеют, кого в полон уведут, а кого и посекут. Васька этот якобы согласие дал то злодейство свершить.

– Как прознали, что Васька это, а не шпынь подосланный? – заинтересованно спросил Иван Васильевич. Любил он, когда подобных злодеев, коих на Руси от века в век хватало, ловили. Измена везде и, стоит глаз опустить, не доглядеть – и очутишься брошенным на поругание озверевшим злыдням. Оттого и окружил себя непобедимым опричным воинством.

– Так Гришка и указал. Любопытство его взыграло, он возьми да и выгляни из-за угла. Ваську-то и признал. Видал он его единожды в приказе. Признал и нам шепнул. Мы за ним, а тот в бега. А вот сейчас, хвала Господу, словили.

– Подьячего допросили?

– Как и положено, государь. Под батогами от слова своего не отступился, все как есть рассказал. Он, дескать, это. Васька. Родовитый боярин Колычев.

– А что ляхи?

– Посекли их, когда была послана за ними вдогон сотня детей боярских. Не хотели сдаваться и полегли все до последнего.

– То ладно! – Царь остался доволен. Хотя и дали промашку в первый раз, зато вдругоряд поймали. Главное – злыдню утечь не дали. – Хвалю. А что холоп?

– Сидит, награды дожидается. За то, что выдал беглого преступника… Как поступить прикажешь?

Иван Васильевич устремил взор на окно, забранное венецианским стеклом. Там, за стенами, шумел город – непокорный, буйный, требующий постоянного его, царского, пригляда.

– Гришку заковать в железа. Это вместо награды ему будет. Неча бегать от хозяев… И так беглых хватает на Руси-матушке! Ваську отдай Малюте. Мне до него дела нет. Пусть вызнает все и, если правда то окажется, что зло умышлял, тогда на дыбу его.

Вельский склонился еще ниже, прошептал почти в самое ухо:

– Прости меня, государь. Но мнится мне, что оболган Васька этот. Потому и хочет просить милости твоей.

– Крутишь ты что-то, Богданка! – Царь сдвинул брови. – Ты ж только мне толковал, что подьячий правдивость свою под пыткой доказал! А теперь сомнения имеешь?

Опричники вмиг напряглись, смотрели зло, с ненавистью, готовые по первому слову государя кинуться вперед и рвать на части бывшего царского любимчика. Бояре, кто был рядом, потупили глаза, пряча злорадствующие ухмылки.

Вельский легко предугадывал настроение царя. Знал когда обратиться с просьбой, а когда лучше держаться подальше, чтоб не навредить себе. Потому и держался столько лет возле государя. Сейчас он понял, угадал, что гнев царя напускной, показушный. Сегодня царь не склонен проливать кровь, и Вельский как никто другой знал это.

Оттого и решил он сказать ему про Ваську Колычева. Да и что греха таить, не бескорыстно. Успел тот сунуть ему перстень красоты неописуемой, красовавшийся сейчас на большом пальце ближнего боярина. И шепнул, что отблагодарит достойно, если удастся выйти из Разбойного приказа. Виновен Васька, аль нет – жизнь покажет. Куда ему деваться от верных слуг царевых? Надобность будет, везде сыщем – нигде ему не укрыться. Но почему-то думал Богдан Яковлевич, что и действительно – оболгали завистники Ваську, оттого и попал тот в застенок пыточный.

– Милости он твоей просит. – Вельский склонил голову еще ниже. – Прости никчемного раба своего, что взял на себя смелость помыслить о недостойном. Тебе решать государь, прав он или нет.