Как выяснилось, писать о материнском мозге, находясь в окопах едва начавшегося материнства, трудно. Моим сыновьям было два и четыре года, когда я принялась за эту книгу. Долгими днями я сидела за столом, где писала и переписывала одно и то же предложение, глядя перед собой мутными после беспокойной ночи глазами, не в силах сфокусироваться на механизмах материнской мотивации, к тому же отдавая себе отчет, что время идет и вскоре мне нужно поднять младшего после дневного сна и бежать за его братом в детский сад. А когда разразилась пандемия коронавируса, меня чересчур отвлекали нависшая угроза и мальчики, рычавшие, как динозавры, прямо за дверью моего крошечного домашнего кабинета. Иногда по утрам я теряла терпение, а позже рыдала за столом, читая, как материнский контроль эмоций формирует у детей систему межнейронных связей для регулирования их собственных.

В лучшие времена мне выпадал шанс поговорить с кем-то вроде Джоди Павлуски, которая изучает нейробиологию материнского психического здоровья в Университете Ренн I во Франции. В первую очередь она занимается грызунами, но также записывает подкаст Mommy Brain Revisited («Еще раз о материнском мозге»). В 2020-м она взялась консультировать женщин-матерей, и это оказалось очень кстати. Наши многочисленные беседы по телефону и переписка в интернете – о любом аспекте исследования, который интересовал меня в тот или иной день, – часто ощущались как психотерапия. Мы обсуждали ожидания со стороны общества по отношению к роженицам и то, что известно нейробиологам об истинном опыте материнства. «Это нормально, если день иногда не заладится», – говорила она мне. Или: «Ты учишься по ходу дела». Практически в любом другом контексте в этих словах для меня было бы мало смысла, как в тех расхожих фразах, которые говорят, чтобы подбодрить. Однако из ее уст они звучали иначе. Они звучали как правда.

Павлуски и ее соавторы Крейг Кинсли и Келли Ламбер опубликовали литературный обзор[44] в журнале Hormones and Behavior за январь 2016 года, где писали о матерях так, как мне нигде больше не встречалось. Материнский мозг, писали они, – «это чудо направленных изменений», формирующих жизнь матери далеко за рамками воспитания детей. Мозг делается пластичнее и «сложнее» благодаря «эндокринному цунами, сопровождающему беременность», «обогащающему опыту» материнства как такового и долгой истории эволюции. Беременность, по словам авторов, отмечает «эпоху развития столь же значимую, как период сексуальной дифференциации и полового созревания».

Помню, впервые прочитав эту строку, я подумала: «Ого, беременность столь же значима, как пубертат?!»

Сегодня родители и учителя знают о подростках гораздо больше, чем в те времена, когда я сама была одним из них и росла в консервативной семье из пригорода. От меня постоянно ждали, что я буду хорошей девочкой, а я чувствовала, будто постоянно складываюсь и раскладываюсь, подобно гадалке-оригами, вопрошая, кем я стану, и боясь, что никогда не смогу соответствовать этому образу. В нашей культуре есть целый список персонажей-подростков, неуклюже прокладывающих путь к взрослению или маскирующих внутреннюю сумятицу мятежом либо безмолвием. И сегодня наука о подростковом мозге[45] вышла в массы, на благо самим тинейджерам и взрослым, которые заботятся о них. Стали возникать кампании, направленные на охрану психического здоровья и предотвращение наркотической зависимости. Появилось национальное движение в пользу более позднего начала школьных уроков, чтобы подростки получали больше сна, который требуется их меняющемуся мозгу. В некоторых школах директора и психологи начали по-другому воспринимать вопросы дисциплины и поддержки учеников, испытывающих стресс. Для родителей и подростков наука стала