А вместо этого там все требуют и давят, вечно всем недовольны. Человек воспринимает критику как подавление, вместо того, чтобы взять важные элементы на вооружение, что сделав молча – получил бы внутреннее признание. И слова были бы лишнее, главное – делать без ожиданий, просто делать.

Критика бывает разная:

Намеренное подавление человека, когда видят его силу, – от страха, что другой человек от него уйдет, потому что он действительно классный.

Чтобы сделать человека лучше, чем он есть.

Оба варианта – только от большой любви.

Поэтому нельзя выбрать ребёнка или бутылку.

Потому что бутылка даёт состояние «уйти от этой реальности, чтобы выжить». Такое ложное восприятие транслирует ЭГО, впадая в состояние ребенка «здесь меня не любят, подавляют, как мне жить (прим. – об ЭГО и как его понимать еще пойдет речь в следующих главах), а тут ещё ребёнок не понимает взрослой жизни и ставит мне условия, что мне делать, не уважает меня, не чувствует как мне плохо, ещё и для ребёнка, для которого я столько делаю, я плохой, он выбирает становиться на чью-то сторону…»

Человек не хочет тут находиться, и мозг подкидывает новые случаи, которые подтверждают, как его ненавидят, как он никому не нужен, и еще близкие в порыве злости говорят это словами! Мы же верим словам, абсолютно не видя внутренней части и не понимая, что эти гадости могут прилетать от небезразличия и от того, что люди кричат о чем-то очень важном для них. И мысль за мыслью приводит к уходу от реальности.

«В клетке у разума, в заложниках своих же мыслей» – я бы назвала это так. И вот взрослый недолюбленный оказывается и вовсе в позиции что его все ненавидят. Больше всего он хочет, чтобы его никто не трогал. Но остаётся в привычной шумной среде, где живёт. То есть человек, который живёт в домике, в котором ему не нравится (по его словам, по тому, как человек жалуется другим) не выходит оттуда, потому что ему нравится (бессознательно, это его привычное состояние родительского домика).

Это как? А вот так. Если мы привыкли страдать, нам страшно принять другое состояние, оно как будто не наше. Или в родительской системе было волнами, то черное, то белое – как я могу жить там, где все белое, если оно не мое привычное? И предложи мужчине сто гиперзаботливых любовниц, он все-равно вернётся к холодной женщине, которая его будет пилить либо будет неадекватной, истеричной.

Пусть даже не вернётся, но думать о ней будет точно. Почему? Потому что у мужчины есть огромная часть недосказанного его собственной маме, мама какая-то не такая по мнению мужчины, что-то нужно ей поменять. И вроде вот оно, меняю, а как с этим жить, не понимаю, и что тут нужно делать, как соответствовать – тоже на ощупь.

«Мама какая-то не женственная, сильная, не сексуальная, себе точно возьму не такую женщину». А потом ревность бомбит со всех сторон, и как совладать с этим – непонятно. И вроде уже теперь хочется к получившемуся добавить те качества, которые были у собственной мамы: и гиперзаботу в свой адрес, и гарантию верности, и чтобы работала, как мама, и тянула все на себе…

И пока эта борьба там идет и мужчина в проигрыше – ему интересно. Женщине в ответ тоже интересно, потому что психика уже привыкла к качелям, к черному и белому. Задача здесь состоит в том, что «я борюсь за признание себя мужчиной, взрослым». То есть если собственная мама всегда воспринимала сына как маленького, то тут, в отношениях, я борюсь за то, чтобы женщина признавала меня мужчиной, хотела как мужчину.

На самом деле человек давным-давно получил от мамы признание, что он, ее сын, мужчина. Просто мама хотела усилить его и сделать лучше, переживала и, конечно, хотела, чтобы ее сын принадлежал не только женщине, но и уделял внимание ей, при том сам, так как она всю жизнь для него старалась, отказывала себе и хотела бы тоже получить это в ответ.