– Как скажешь! – уныло повиновался Тимоти, немного повозился с фонарем, и в следующую минуту деревянные подошвы его башмаков гулко шлепнули о дорожную грязь.

– Еще, туда ли мы едем? – через какое-то время вновь подал голос парень. – Вдруг дорога раздвоилась? В темноте можно было и не заметить.

– Да нет тут другой дороги! На много миль нету, ни вперед, ни назад, – уверенно возразила из-под навеса женщина. – Я ведь помню эту дорогу: еще мили[9] две, ну три, никак не больше, и мы доберемся до мельницы, она первая на пути к большому селу. Мельник, надо думать, меня вспомнит: года четыре назад мы с братцем Майлсом ночевали на мельнице, когда вместе ехали в Ноттингем, на ярмарку. Я тогда еще помогла повитухе принимать пятого сыночка мельничихи. Дам пару монеток, так мельник и священника позовет – там хороший священник. И похороны устроим – уж я придумаю, что им рассказать: откуда, мол, женщина и отчего родила посреди дороги. Вряд ли стоит говорить правду чужим людям: может статься, нас уже ищут? Но дальше везти ее никак нельзя.

Последних слов матери парень уже почти не расслышал – их заглушили шум дождя и скрип тележных колес. К тому же Тимоти был занят теперь одной мыслью: как выбрать лучший путь между заполненными водой рытвинами. Слюдяные оконца фонаря совсем закоптились, а горевшая в нем сальная свеча грозила вот-вот потухнуть: и дождь, и поднявшийся ветер могли легко проникнуть под медную крышку.

Прошло, должно быть, около получаса, но путники были наверняка еще очень далеко от заветной мельницы, как вдруг позади них послышался отчетливый топот копыт и голоса, а вскоре телегу догнали двое всадников. Ехавший вторым держал в руке почти такой же фонарь, как тот, которым пытался освещать дорогу молодой возчик.

– Куда держишь путь, добрый человек? – окликнул один из них, обращаясь к Тимоти.

– В Ноттингем, – отозвался юноша, останавливая мерина и кланяясь, ибо даже в дождливой мгле сумел рассмотреть всадника и понял, что перед ним рыцарь. – То есть пока что нам надобно в селение, что под Ноттингемом, как же его?.. Мы хотим остановиться на мельнице.

– И я еду в Ноттингем, – всадник поправил капюшон плаща, с которого струями стекала вода, и лучше вгляделся в склонившегося перед ним парня. – Но и нам с моим слугой не помешало бы заночевать в тепле. Что там за село и что за мельница?

В этот момент мать Тимоти решила вмешаться в разговор. Она вновь высунулась из-под навеса и проговорила по-английски (ибо всадник обратился к ее сыну именно на этом языке), стараясь, однако, использовать норманнские обращения, чтобы путник, не дай Бог, не обиделся:

– Бог вам в помощь, мессир рыцарь! Не обессудьте, мой сын плохо знает эту дорогу, а вот я ее знаю. Селение называется Бенксли, оно в шестнадцати с половиной милях от Ноттингема, а мельница принадлежит вольному крестьянину[10] по имени Кристиан Кей. Мы хотим попросить у него приюта, во-первых, потому что места в его доме достаточно, а во-вторых, нам нужна помощь: мы везем маленьких детишек и покойницу.

– Покойницу? – всадник перекрестился, и то же самое сделал его слуга, закутанный в такой же плащ с капюшоном. – Господи помилуй, да что же такое приключилось, что у вас в повозке оказалась покойница, да вдобавок еще и дети?

Женщина, в свою очередь, сотворила крестное знамение:

– Мы подобрали бедняжку по дороге, мессир. Куда шла и как оказалась на этой дороге одна, она так сказать и не сумела. Но была на сносях, вот и родила прямо в нашей телеге. Слава богу, мне удалось, как надо, принять роды, я-то в этом понимаю, хоть и не повитуха, а кормилица. Только вот, разрешившись от бремени, бедная женщина тут же и отправила свою душу к Господу. Хорошо еще, что моей младшенькой дочурке два годочка, я ее еще кормлю грудью, молока много, хоть на двоих, хоть на троих хватит! Только теперь вот мы со старшим сыном не знаем, что нам делать… Не каждый ведь день принимаешь роды посреди проезжей дороги!