На деле судьба пленных нисколько не волновала Сталина, подтверждением чему служит приказ Ставки Верховного Главнокомандования № 270 об ответственности военнослужащих за сдачу в плен и оставление врагу оружия (от 16 августа 1941 г.). В соответствии с этим документом все командиры и политработники, сдавшиеся в плен, рассматривались как дезертиры. При поимке их надлежало расстреливать на месте перед строем. Их семьи подлежали аресту, а семьи попавших в плен солдат лишались государственной поддержки[49].

Отдельные военачальники шли еще дальше этого приказа. Так, в шифрограмме № 4976 командующего Ленинградским фронтом Г. К. Жукова (от 28 сентября 1941 г.) указывалось: «Разъяснить всему личному составу, что все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны и по возвращении из плена они также будут все расстреляны»[50].

Советская пропаганда с первых дней войны формировала резко негативное отношение ко всем военнослужащим, оказавшимся в плену, невзирая на обстоятельства их пленения. Передовица газеты «Красная звезда» от 6 сентября 1941 г. оканчивалась такими словами: «Сдача в плен немецко-фашистским мерзавцам – позор перед народом, перед своими товарищами, своими женами, детьми, преступление перед родиной»[51].

Все это – вкупе с зачастую нечеловеческими условиями в немецких лагерях – отчасти объясняет тот факт, что внушительная часть военнослужащих РККА, попавших в плен, предпочла поступить на службу к немцам… Немецким вербовщикам из вермахта и спецслужб, а также их помощникам-коллаборационистам не составляло особого труда убедить многих в том, что добровольное присоединение «к борьбе против еврейского большевизма» является единственной альтернативой смерти.

Как уже отмечалось, первоначальные планы германского руководства в отношении советских военнопленных не предусматривали привлечения последних к борьбе с СССР. Более того, в приказах, касавшихся обращения с военнопленными, декларировалось, что «большевистский солдат» крайне опасен и коварен, он «утратил всякое право, чтобы с ним обращаться, как с честным солдатом», и т. д. В приказе ОКВ от 8 сентября 1941 г. говорилось, что применение оружия против советских военнопленных считается, «как правило, законным». Помимо этого, в середине июля 1941 г. было подписано соглашение между ОКВ и РСХА о необходимости с помощью эсэсовских команд выявлять «неприемлемые» в политическом и расовом отношении элементы среди военнопленных[52].

Впрочем, с первых же дней войны среди немецких военных и разведчиков начали проявляться настроения, оппозиционные вышеприведенным установкам. Так, в приказе командующего 47-м (XLVII) танковым корпусом Иоахима Лемельзена от 25 июня 1941 г. констатировалось: «Я обнаружил, что имеют место бессмысленные расстрелы как пленных, так и гражданских лиц. Русский солдат, который храбро сражался и взят в плен в форме, имеет право на пристойное обращение. Мы хотим освободить гражданское население от ига большевизма, и мы нуждаемся в рабочей силе… Эта инструкция ничего не меняет в отношении приказа фюрера об искоренении партизан и большевистских комиссаров»[53].

^{>Колонна советских военнопленных направляется в германский тыл. Август 1941 г.}

Барон Владимир Каульбарс на допросе в 1944 г. заявил, что в начале войны в «национальную русскую добровольческую армию… для борьбы против большевизма» можно было привлечь 80 % советских военнопленных[54].

В любом случае разведчики из абвера и СД с первых дней войны включились в работу по вербовке коллаборационистов в лагерях для военнопленных.