Несколько вечеров провели мы вместе, причем пределом моих мечтаний было прикоснуться к руке Натали. Нам обоим было страх как неловко за встречу, когда мы бросились друг другу в объятия, и Натали всем своим видом говорила мне: друг мой, я не такова, нам следует заново привыкнуть друг к другу, а спешить решительно некуда… Я же не желал оскорблять ее естественную для женщины стыдливость.

Она хотела, чтобы мы сотворили из комнатки подобие салона. Оказалось, моя Натали всю жизнь желала стать хозяйкой литературного салона, чтобы у нее собирались по четвергам поэты и музыканты. Взять эту публику мне было негде, и я додумался – принес ей старый «Вестник Европы», где напечатана была баллада Жуковского «Людмила», и взятый у фрау Шмидт томик стихов Бюргера с балладой «Ленора» на немецком языке. Жуковский использовал «Ленору» для своей «Людмилы», и я предложил Натали сравнить обе баллады. Заодно она имела бы случай поупражняться в немецком языке, который знала еще хуже французского, то есть – из рук вон плохо.

Натали же принялась читать балладу вслух с неизъяснимым выражением – как если бы каждое ее слово относилось ко мне, бросившему свою невесту ради военного похода на произвол чудовища Филимонова:

Она произносила стихи с томным видом, возводя взор горе, и я испытывал подлинные угрызения совести. Однажды на глазах Натали даже слезы показались. Это было, когда она произнесла слова горестной Людмилы:

И далее стихи были еще более трагичны:

Сейчас мне даже кажется потешным, что мы едва ли не рыдали, читая балладу, тогда однако ж нам было не до шуток, и явление загробного жениха Людмилина нисколько нас не забавляло. Будь моя судьба менее удачлива, этим женихом мог бы быть я сам. Теперь-то мы веселимся над неизменным «Чу!» господина Жуковского, но тогда я читал с замиранием в голосе:

Тут нужно еще вообразить себе комнатушку, озаряемую одной-единственной свечой, и силуэты высоких остроконечных крыш в окошке, и все то, что с легкой руки сэра Вальтера Скотта теперь зовется местным колоритом.

Но я не мог оставаться в этой комнатке до рассвета, и не только из приличия, но и из соображений безопасности принужден был бежать к себе на Малярную улицу. Повторяю – в городе оказалось множество пришлого народа, и если раньше я мог, поднатужившись, признать каждого, кто встретился бы мне за полсотни шагов от дома, то теперь уж нет.

Анхен была сильно озадачена моими ночными возвращениями. Она пыталась перехватить меня утром, но я отговаривался тем, что спешу на службу.

Это уже все длилось более недели, дней восемь, во всяком случае, когда соседке моей удалось застать меня вечером дома – я заходил за обещанными Натали книгами.

Это был печальный день – стало известно о неудачной разведке боем. Безрассудство фон Эссена не смог поправить даже такой прекрасный командир, как Федор Федорович Левиз-оф-Менар.