Он почувствовал, как тепло от виски поднялось из живота и ударило в голову. Он был измотан и благодарен за этот буфер временного забвения, или, по крайней мере, его иллюзию.

В успокаивающе мерцающем свете огня, за пределами которого тонули во тьме почерневшие от времени бревенчатые стены, Люк увидел, насколько постарели лица друзей. Его собственное, наверное, выглядело не лучше.

Клочья щетины Дома отливали серебром. У него начала появляться седина. Даже челка была черно-белой. Вокруг глаз появились темные круги, отчего те выглядели постаревшими. У него было трое детей на попечении, плюс крупный ипотечный кредит. О своих нынешних делах он не рассказывал ничего определенного. На расспросы Люка во время их лондонской встречи ответил лишь: «Все отлично. Лучше не бывает». Отсутствие конкретики было, похоже, ключом к разгадке. За исключением пары слов о школе, которыми они с Филом обменялись в первый день их пребывания в Стокгольме, Дом ни разу не упомянул о своей жене. Гейл была костлявой, несчастного вида женщиной, с которой Люк впервые познакомился на свадьбе Хатча.

Что-то случилось. И Люк чувствовал это. Сперва Дом напился в дупель на свадьбе у Хатча, затем ночью перед их отъездом в Швецию, потом – в Стокгольме и, наконец, в Елливаре перед походом. При каждом удобном случае он буквально принуждал других к попойке. На это у Люка и в Лондоне не было средств, уже не говоря о Стокгольме. Он едва наскреб на поход и подозревал, что Хатч предложил кемпинг, чтобы ему не оказаться в пролете. Но несмотря на бахвальство и напористость, Дом был крайне чувствителен. Люк не ошибся. Он помнил со студенчества, как быстро тот ломался после любовных неудач. Они жили все вместе в третьем номере Хэзелуилл Террэйс, в Бирмингеме. Для него это были лучшие годы жизни. Как и для всех, наверное.

До этого похода он не мог припомнить, когда у Фила было такое лицо: не розовое и блестящее, будто его натерли щеткой. Щеки отвисли, а обычно румяное лицо почернело от копоти. Над бровью выгнулась дугой воспаленная царапина. Иногда Фил поднимал руку и трогал ее пальцем с ухоженным ногтем. Его блондинистая шевелюра тоже утратила мальчишеское великолепие. Она была по-прежнему густой, но, взмокшая от пота и дождя, прилипла к черепу. Вокруг рта и глаз Люк заметил темные морщины, похожие на надрезы, сделанные на свежей выпечке.

Во время их встречи в Лондоне Фил почти весь вечер пытался «разогреться». Он появился с кислой миной, его голос был низким и глубоким. Он почти ничего не говорил, пока к десяти вечера все не напились. А еще его живот. Большой и выпячивающийся вперед, он вызвал у Люка легкий шок во время их первой за двенадцать месяцев встречи на свадьбе у Хатча. Пока они все зависали в Лондоне перед походом, он так и не смог привыкнуть к этому пузу. Белое и волосатое, оно проглядывало между пуговиц его растянутой голубой рубашки. А луковицеобразная задница больше напоминала женскую. Хотя все собирались перед походом отправиться в спортзал, Фил с Домом не предприняли ни малейших усилий.

Фил действительно пошел вразнос. От некогда самого модного среди них щеголя не осталось и следа. Его джинсы были натянуты так высоко, что виднелись носки. Внешний вид его больше не волновал. Но почему? Что-то тяготило Фила. Он разбогател, работая застройщиком в Западном Лондоне. Выиграл в карьерную лотерею. Так почему же был такой кислый? Причина в его жене, Мишель. Люк был в этом уверен. Мишель чокнутая, это все знали.

Когда Фил познакомился с ней на последнем курсе университета, она была та еще штучка. Потрясно выглядевшая, но капризная. Страдающая расстройством питания, маниакально злющая и очень ревнивая. Люк запомнил ее высокой неприятной тварью с длинными и костлявыми ногами и руками. О чем Фил думал? Тем не менее, он пошел дальше и после университета женился на ней. Теперь у них было две дочери и большой дом в Уимблдоне. Плата за учебу в частной школе, две машины, квартира на Кипре, практически второй кредит на муниципальный налог и взаимная, со слов Хатча, ненависть.