– Если чего-то никогда не делали, это не означает, что так делать нельзя, – возразил Цезарь.

Публий Лициний Красс собрался что-то сказать, но Лабиен поднял левую руку, и молодой начальник умолк. Цезарь воспользовался минутой тишины и заговорил – горячо, страстно:

– Гельветы, бойи, тулинги и их союзники сражаются с большим воодушевлением, поскольку думают, будто, обойдя нас справа, увидят, что мы отступаем, как всегда делали римляне в таких случаях. Но мы докажем, что не собираемся отходить, и посмотрим, сохранят ли они бодрость. Если мы будем сопротивляться, сражаясь на два фронта, их запал вскоре иссякнет, и… мы победим.

Лабиен вложил меч в ножны и поднес руку к затылку. Молодой Красс покачал головой, глядя в землю.

– Ты со мной, Тит? – спросил Цезарь у своего помощника и лучшего друга.

Лабиен пристально посмотрел ему в глаза и ответил:

– Ты безумец.

Цезарь улыбнулся: друг не сказал «нет» – досадовал, но не говорил «нет».

– Безумец, говоришь? – ответил он. – А для тебя это новость?

Лабиен уронил руки.

– Если третья шеренга ветеранов не справится, галлы нас перебьют, – заметил он.

– Они справятся. – Цезарь верил в своих легионеров; глядя на поле битвы, он повторил: – Справятся… особенно если ими будешь руководить ты. Забирай Десятый легион. Это наши лучшие солдаты.

Лабиен стоял неподвижно, глядя на Цезаря.

– Готов ли ты сражаться на правом крыле с третьей шеренгой ветеранов, Тит? – спросил Цезарь.

Лабиен набрал в легкие побольше воздуха, выдохнул и решительно ответил:

– Если таков твой приказ… я подчинюсь.

– При этом ты думаешь, что я ошибаюсь.

– Да, я считаю, что разумнее отступить, однако подчинюсь твоим приказам и буду сражаться на правом крыле, – подтвердил Лабиен. – Но, если нас перебьют, буду ждать тебя в Аиде, чтобы задать тебе трепку.

– Если вас перебьют, вскоре и я последую за вами в подземный мир – там и продолжим наш разговор! – провозгласил Цезарь и расхохотался.

В это мгновение он излучал необычайную силу, и всем стало легче. Но… была ли то сила мудрости или безумия?

– Пока ты сдерживаешь тулингов и бойев, – продолжал Цезарь, – я буду биться с гельветами в центре, вместе с первыми двумя шеренгами ветеранов. Ты не дрогнешь, и я тоже. Это хороший замысел. Что может нам помешать?

Лабиен кивнул и молча последовал за молодым Крассом, чтобы раздать указания остальным легатам и десяткам военных трибунов. Все ожидали приказа о быстром отступлении, которое, по их мнению, было единственным выходом.

– Это безумие, – тихо сказал Красс Лабиену.

– Это безумие, – кивнул тот. – Но таков приказ проконсула Рима.

– Мы все отправимся в Аид, – пробормотал Красс.

– Тут ты прав, – признал Лабиен, не замедляя шага, – мы уже на пути в Аид, или, как много лет назад Цезарь говорил в Эфесе, мы все идем навстречу смерти.

Он рассмеялся, и, несмотря на этот смех, Красс понял, что помощник начальника римского проконсульского войска, застрявшего посреди Галлии, служит олицетворением именно этих слов: «Мы все идем навстречу смерти».

Поодаль от них Цезарь объяснял трибунам, как сдерживать гельветов – составлявших большинство вражеских войск, – имея в своем распоряжении всего две шеренги ветеранов. «Что может нам помешать?» – спросил он Лабиена. В это мгновение Цезарь почувствовал, что судороги возвращаются. Еще сильнее, жестокие, неуправляемые…

Рим разделился на два непримиримых лагеря – лагерь популяров, защитников народа, в котором находился и Юлий Цезарь, и сенаторов-оптиматов: обладая богатством и привилегиями, они отказывались от любых мер, направленных на справедливое распределение прав, денег или земель.