Излагая все это, я, само собой разумеется, в силу образования и времени, прожитого с осознанием важности этого образования, полностью избавлен от массового методологического заблуждения о существовании объективной реальности. Конечно, я не могу точно сказать, было ли то, что я рассказываю, «на самом деле», или я это видел во сне, или я об этом только мечтал, а потом все перевел из грезы в воспоминание. Мне совершенно неведомо, как это работает и что это такое. И меня это не особенно заботит. Это – во мне. Не было дня, чтобы я не вспоминал Флоренцию. Мне хотелось туда вернуться, чтобы еще раз взглянуть, притронуться, ощутить, наверстать то, что мог упустить, – а я там много мог упустить, хотя бы потому, что всегда очень многое упускаю. Не пришлось. И тогда я уснул и отправился в Рим. Или отправился и по пути уснул, – не помню.

Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время11

Августин

Ну как «отправился», – через Турцию, конечно. Вечный город, как оказалось, переполнен туристами (даже зимой), крайне загрязнен и чрезвычайно монументален. Видимо, в отличие от Москвы, которую, по слухам, делали для людей и их правителей, Рим создавали для вечности. Если бы не художественные картины, которые я мечтал там посмотреть, не стоило взгляда. На худой конец, Собор Святого Петра, который после посещения оставляет в тебе занозой один вопрос: откуда на все это были взяты деньги? В самом соборе кроме Пьеты молодого Микеланджело Буонарроти меня не восхитило ничего. Но Пьета заставляет просто онеметь и забыть о времени и пространстве. Ну, да, поклониться могиле великого Рафаэля Санти в Пантеоне (хоть и пустой могиле); да, полюбоваться на игру Бернини с мрамором как с воском в галерее Боргезе; да, посмотреть и бросить монетку в колодец в замке Святого Ангела (чтобы прикинуть глубину подземелья, где томился Томазо Кампанелла по милости инквизиции), – к слову, около сорока метров; да, подивиться великолепию громадного, тщательно отреставрированного на деньги, – вы не поверите, – Японии! – свода Сикстинской капеллы; да, равнодушно, множество раз, как последний кретин, пройти мимо памятника на Campo dei Fiori, и только уже вернувшись домой (вот идиот-то!!) прочесть, что он воздвигнут во славу сожженного на этом самом месте в 1600 году Джордано Бруно. А так, Рим? Ничего особенного. Если бы не …

***

Мне снились стихи.

Сегодня я умер в шестнадцатый раз

Или в сто шестьдесят восьмой,

Не припомню.

Все как обычно: слезы лились из глаз,

Путались мысли, и снова глухой зимой.

Только на этот раз, точно – моей последней.

Спасибо зиме за снега избыток

И Поллока черно-белого откровение. Снег,

И еще раз снег, и не видно ему конца,

Не уходит, не тает и не спешит,

Он знает, знает, что больше не, что никогда,

И что это – последний снег. Ни года,

Ни клятвы – все нипочем ему. Он знает.

Но тут совершенно нежданный март, ну а за ним,

О, диво! – апрель, и белые на белом собаки теперь

Только в памяти моей и на фото – нет, сотру, чтобы только мне.

Чтобы после бессонных часов, где-то поутру,

Между бредом Атрейдесов и ядом предательского ножа

Говорил бы ему, что дождусь его там, в облаках, и жаль

Что я радости дал ему меньше, чем мог. Прости,

До тебя я не ведал реально столь выбеленного пути,

И не видел таких человечьих глаз, кроме глаз моих

Ненаглядных детей. Их печали в зрачках

Я бы вынести не сумел,

Был бы честен, иль слаб, или был бы смел

Чтобы все это в миг, без долгих пыльных затей,

Оторвать от пространства жизни. Их и моей.

Я был. Я страдал, я помнил, я верил, я знал,