Но теперь – какой сюрприз! – Рильке начал изображать нам Беттину, совсем непохожую на ту, с которой я познакомился в «Записках». Это была молодая, необычайно умная, легкомысленная женщина, которая сидела на коленях у господ зрелого возраста и бросалась на грудь знатным мужчинам, которая смеялась над Виландом и клялась обольстить Гёте. Абелона почти слилась с Беттиной, как об этом я прочитал в «Записках», и переняла ее черты, чтобы казаться более живой в глазах Мальте. Но затем, по замыслу Рильке, Абелона, похоже, отомстила и разрушила восхитительный образ своей предшественницы.

Будущая жена Ахима фон Арнима была всего лишь молодой, несдержанной чудачкой, в которой доля лукавства сочеталась с преувеличениями подростка. В той мере, в какой ее авантюра с Гёте сократилась до размеров весьма расчетливой идиллии, фигура Гёте выросла и стала выглядеть совершенно по-новому. Рильке признал, что, возможно, был несправедлив к великому веймарскому старику, который в своей возвышенной мудрости, несомненно, был прав, не поддавшись соблазнам взбалмошного ребенка. Он признался, что долгое время неверно оценивал Гёте, но добавил, что теперь духовно сблизился с ним настолько, что стал глубже чувствовать ценность и богатство возраста.22

«Когда ты молод, ты почти ничего не понимаешь», – сказал он, возможно, думая о тех пражских временах, о которых он никогда не говорил без некоторой доли разочарования. «Жизнь – это всего лишь долгое ученичество».

читаем мы в «Заметках». Но Гёте по-своему привел жизнь в гармонию с судьбой, и это его мудрое равновесие уже нельзя было нарушить. Беттина была лишь одной из букв в алфавите, из которого он строил свое произведение. И это произведение было великим и человечным, обладающим силой, способной противостоять [соблазнам] жизни.

Нет, Беттина больше не была в глазах Рильке образом чистейшей возлюбленной! Но другие яркие, чистые женские образы продолжали этот миф. Один из них постепенно приближался к нам сквозь дебри «Записок», образ, который знал и любил сам Рильке: это была Элеонора Дюзе.

Трудно передать ту смесь юмора и трогательности, которая часто придавала словам Рильке весьма своеобразное выражение, причем чаще всего тогда, когда он говорил о вещах, особенно близких его сердцу. Но, возможно, именно такую форму принимала его застенчивость во время наших доверительных бесед. Он начал с того, что рассказал мне несколько анекдотов о Дюзе, лишь изредка прерывая их пояснениями, как будто говорил о нежной, драгоценной птице.

Элеонора Дюзе

Душевное состояние Дюзе было настолько неустойчивым, что малейшее происшествие могло вывести ее из равновесия вплоть до ухудшения здоровья, и это держало ее спутников в постоянном нервном напряжении, которое в конечном счете доводило их до полного изнеможения. Рильке рассказал нам о случае, о котором в своих мемуарах сообщает и принцесса Турн-унд-Таксис. Речь идёт о прогулке, которая была так досадно нарушена криком павлина: в один прекрасный день Элеонора Дюзе и ее подруга, госпожа X., по приглашению Рильке отправились с ним на экскурсию на острова близ Венеции. Погода стояла великолепная, друзья расположились на траве и мирно беседовали, как вдруг их испугал резкий, пронзительный крик павлина, который приблизился к ним. Но то, что для остальных было лишь кратким испугом, для Дюзе стало шоком, ужасающим потрясением. Дрожа всеми конечностями и в то же время охваченная страшным гневом, она хотела бежать из этого проклятого места и требовала немедленного отъезда. Поездка была испорчена и прекращена. Отчаявшемуся Рильке пришлось везти домой свою слишком чувствительную подругу, которая все никак не могла оправиться от испуга.