Мы сидели друг напротив друга за столом. Не за придумкой атлантидов, низенькой шаткой штуковиной, которую зовут почему-то журнальным столиком, а за прочной конструкцией морёного дуба, антиквариатом, который дед, генерал-майор Павел Брончин, вывез из Германии с документом, что «этот стол был куплен за столько-то марок у господина Мюллера». Нет, я этого не знал и не вспомнил из ниоткуда. Это я сочинил. Но в квартире было немало ценных вещей, которые вполне могли появиться оттуда, из Германии. А деда, генерала Павла Брончина, я нашёл в бумагах Брончина Виктора. То есть моих. Эксперимент явно из тех, где просто необходимо вжиться в образ. По Станиславскому. Но знал я о Брончине мало. Спасает лишь болезнь: не помню, не знаю, а что знаю – забываю.

Я разглядывал Анжелику. Оценивал.

В себе не уверена. Переживает. В то же время не особенно боится. Считает, что для неё в любом случае исход будет благоприятным. Я её удивил, но, тем не менее, являюсь лишь докукой, непредвиденной случайностью, вроде поломки не самой нужной в быту вещи. Исправить положение не сложно, а запросто нельзя, ну, как капающий кран сменить в ванной. Придётся потерпеть, подождать мастера, только и всего.

Иного отношения к себе я не заметил. Вещь. Некстати забарахлившая вещь, которую проще заменить, чем чинить.

– Я кофе сварю, – поднялась она.

– Я не буду, мне врачи не велят.

– А тебе никто и не предлагает, – поставила она меня на место.

Вышла.

Я же пошел на разведку. Осмотреть принадлежащую мне квартиру.

Первое впечатление не обмануло: комнат было много. Не удивлюсь, если прежде на площадке было сначала три квартиры, но одну мои родители (раз я в этом теле, это – мои родители) прикупили, чтобы жить просторнее. Хотя куда уж просторнее – двоим? Или чин того требовал, честь мундира?