Роковым для здания стал тот же год, что и для странного латвийского процветания образца нулевых – 2008‑й. Отъезд Госполиции в новую резиденцию с кризисом связан не был, но следующие полдюжины лет Угловой дом простоял пустым и ветшающим, символизируя экономическую и всякую иную безнадегу.

В 2014 году, когда Ригу назначили культурной столицей Европы и выделили под это дело специальный бюджет, в доме открыл временные экспозиции Музей оккупации, а в подвальные застенки стали водить платные экскурсии. Хотя культурный год вместе с бюджетом закончился, «музей КГБ» в Угловом доме (Brīvības, 61) надеются открыть на постоянной основе.

Среди его экспозиций была одна под названием «Чемодан латыша». Ее очень точно найденная тема – ключ к истории Латвии и Риги XX, да, пожалуй, и XXI века. Это тема вынужденного отъезда. Разве что «латыш» в названии сильно тему сужает – тем более что экспозиция рассказывала и о немцах, добровольно-принудительно репатриированных в 1939–1940 годах, и о советских евреях, уезжавших из Риги в 1970–1980‑х. История города в прошлом и нашем веках – это история бегства: из Риги массово бежали во время Первой и Второй мировой, бежали от советской и от нацистской властей, уезжали от первой и второй редакций национального государства.

«Чемодан латыша», конечно, никто бы не стал дополнять «Чемоданом русского» – а напрасно: о десятках тысяч уехавших из Латвии в девяностых тоже ведь есть что рассказать, и человеческих драм там было немало. Да и о чемоданах тех, кто сейчас ежегодно покидает страну в количестве все тех же десятков тысяч – уже без связи с национальностью и политикой (во всяком случае, без прямой связи): о них тоже когда-нибудь, наверное, будут делать выставки.

В прибалтийских странах период, предшествовавший развалу Советского Союза и обретению независимости, называют еще «Песенной революцией» – тогдашние акции протеста сопровождались пением народных песен. В Латвии их – песен – строго говоря, было больше, чем революции: власть сменилась относительно мирно, после провала августовского путча в Москве союзное руководство признало латвийскую независимость, декларацию о которой здешний Верховный совет (большинство в нем на выборах получил Народный фронт) принял еще в мае 1990‑го. Но всякому молодому государству нужна героическая предыстория – поэтому ежегодно в январе в Риге проводятся мероприятия «памяти баррикад», а между Ратушной и Домской площадями постоянно работает Музей баррикад (Krāmu, 3).

Баррикады из бетонных блоков и грузовой техники, возведенные в январе 1991‑го, были призваны защитить латвийские органы власти и телевидение от лояльных союзному руководству силовиков. Но Горбачев добро на подавление крамолы не дал, никто здешний Верховный совет и Совмин не тронул – только упоминавшийся рижский ОМОН предпринял ряд хаотичных и совершенно бессмысленных акций, включая штурм МВД. Без массовых жертв, к счастью, обошлось, но коллективное дежурство энтузиастов независимости у баррикад в свете костров вспоминается ими теперь как пример романтического единения, эдакий бескровный «майдан».

Я хоть на баррикадах не стоял, помню их неплохо – так как проходил мимо них в те дни (считающиеся ныне судьбоносными – хотя все решилось вовсе не в январе в Риге, а в августе в Москве) по пути на трамвай, отвозивший меня в русский гуманитарный лицей. Помню уверенные лица защитников демократии – и собственную растерянность. Даже пятнадцатилетний лицеист догадывался, что идея, вдохновляющая стояльцев, русской филологии в Латвии больших перспектив не сулит.