Она попыталась снять с себя его вещь, но тот остановил ее.

– Перестань, иначе я отправлю тебя в дозор, – на его лице появилось хитрое, но добродушное выражение.

– Знаешь, раз ты не хочешь брать меня с собой в лес, то я и правда побуду на берегу. Вдруг замечу какое-нибудь судно вдалеке, – последние ее слова прозвучали настолько неуверенно, что она и сама не поняла, всерьез она это сказала или подыграла Уилфреду.

– Так и сделай, – тот нежно провел пальцами по ее щеке, слегка касаясь обветренной кожи, и скорым шагом отправился за могучим Трэвисом и черноволосым Самюэлем. А Люси, прислонившись спиной к тому же дереву, где вел свои записи Гарольд часом ранее, стала пристально вглядываться в пляшущую над морскими волнами полоску горизонта.

«Первый вечер после спасения. Мы построили навес, зажгли костер и ужинали рыбой, зажаренной в огне. Благо, ее было в достатке. Мы не знали сколько пробудем здесь, и есть ли на острове дичь или фрукты, поэтому съели всего лишь по одной рыбешке, притупившей чувство голода, но это было разумно. Шторм, загубивший судно и больше половины команды капитана Джонса, не стихал ни на минуту, разбивая о прибрежные скалы высокие волны. Небо, затянутое серой, испещренной вспышками ярких молний пеленой, и не думало проясняться. Ни у кого из нас не было часов (мои, по крайней мере, изрядно набрали воды и перестали ходить). Никто не знал, сколько времени, но это было, пожалуй, не важно. Важно было то, что в каждом из нас присутствовала вера на благополучный исход и скорое спасение».

– Где ты научился писать слова, Грин? – Трэвис обглодал рыбий хребет до чистых косточек и с ухмылкой бросил его под ноги Гарольду. Затем вытер жирные губы ладонью и откинулся на песке, подставив голые пятки жарким языкам костра.

Тот нехотя оторвался от своего дневника и поднял глаза на Трэвиса.

– В то время, когда юный мистер Лонг играл на грязных улицах в сорвиголов и воровал яблоки на торговых площадях, я часто ходил в городскую церковь, – надменно ответил Грин и брезгливо пнул башмаком рыбий скелет в сторону. – При ней была небольшая школа, где я и обучился грамоте.

– А в церкви отмаливал свои грехи, а? Мистер Грин? – весельчак Хью пригладил тонкие усики, а затем разразился басовитым смехом, но его веселье продолжалось от силы несколько секунд, пока он не закашлялся. На корабле он не выпускал изо рта курительной трубки, и пропитанные табачным ядом легкие со временем стали сдавать.

– Скорее молился за таких, как вы, неотесанных болванов, чтобы не натворили темных дел, которые во век потом не расхлебать ни вам самим, ни Господу нашему, – с достоинством отреагировав на шутку матроса, Грин отложил в сторону дневник и принадлежности для письма.

– И скажи на милость всем нам, – снова раздался зычный голос Трэвиса, – как такого напыщенного наглеца приняла святая церковь? Или в ее обитель всякий вхож? Вот я, например, – он поднялся на ноги, подтянул съехавшие вниз бриджи и демонстративно покрутился перед остальными, – бывалый морской волк, гроза всех пиратов и зубастых акул, – он похлопал себя по широкой груди, а Хью снова выдавил из себя заразительный смешок. – Переступи я церковный порог, простит ли меня святая Матерь Божья за тех парней, из которых я когда-то выколачивал дух до полусмерти в песчаном кругу арены за серебряные монеты? Отпустит ли она мне все мои грехи всего лишь за горстку жалких слов о раскаянии перед рисованным кистью ее ликом в узорной бронзовой раме, установленной в окоеме горящих восковых свечей?

– Сдается мне, мистер Лонг, что никакой вы не гроза морей, а простой корабельный шут, – с каменным лицом процедил Гарольд, в напряжении застывший на песке у одной из деревянных опор их навеса.