Достаю его пятерню и отшвыриваю к остальному телу.

–– У тебя кровавое воскресенье? –шепчет он и лезет в трусы.

– Отвали, сказала! – я отворачиваюсь.

– Совсем немного нежности для любимого. Ты же не хочешь меня расстроить? – он тянется меня поцеловать.

Перебил мне сон. Я его ненавижу. Меня воротит от него.

– Хочешь внимания? Нежности?

Он улыбается.

– Ласки? – я улыбаюсь ему в ответ, приподняв брови.

– Как ты хочешь? – Он валится на спину, заложив руки за голову.

Я молчу.

– Ну, мне нравится, когда ты фантазируешь, – от него воняет трехдневным отсутствием душа.

– Например, так? – сдергиваю до колен его трусы.

– Да, – тихо говорит он.

– Или так? – целую его в грудь. Он кивает. – Может, так? – целую в живот. Он закрывает глаза. – Или так? – целую в бедро.

Он глубоко вдыхает:

– Да, да.

– Тогда иди и подрочи!

Он вскакивает с дивана. Злой, тупой.

– Ты охерела?! Так не делают!

– Ты мне отвратителен. Ты эмоционально ущербен и интеллектуально низок! – я четко выговариваю каждое слово, вбивая их в его глупую голову.

– Так не живи со мной!

– Отлично! Собирай шмот и вали на хер, – я продолжаю изъясняться высоким стилем.

В его глазах страх – он не контролирует меня. Он понимает, что теряет меня и все, что было удобно столько лет. Он шлепает по выключателю. Зажигается свет.

– Отлично!

– Давай, тоскливая манда, шуруй! – кричу не я, а накопившееся во мне несогласие. Я только сейчас поняла, что Женя никогда не сделал бы для меня столько, сколько сделала для него я. Он бы не прятал в трусах мою траву и не ублажал капитана. Его гордость выше моих бед.

– Иди к лешему, потаскуха! – вопит он, натягивая куртку.

– Я всегда была тебе верна, – мне стала понятна направленность его мысли.

– Расскажи это следаку, – он ухмыляется и, отвернувшись, открывает комод.

– Тварь! – мои ноги подкашиваются, а к горлу подступает тошнота. – Урод! – мои кулаки бьют по спине презираемого Жени, который растаптывает последнее, что нас связывало. Но руки стали вдруг вялыми. Бессильными тряпочками они хлопают по спине мерзкого шакаленка.

А он скалит зубы и ржет.

– Да отвали, проститутка! – Женя с силой толкает меня. Я падаю, ударяюсь головой о стену.

Хлопает дверь. Он ушел.

Я плачу. Не от боли – от предательства. Время – не лучший друг. Время – кислота. В ней растворяется все. Проблемы, дни и бывшие.

Доползаю до дивана. Засыпаю.

С трудом открываю глаза. На телефоне 16:35 – ого, я проспала 13 часов.

Обхожу квартиру. Входная дверь осталась незапертой, а на месте для башмаков Жени – пусто. Он не вернулся. Наверняка, завис у своих дружков. Да и все равно. Будет ждать моего звонка или сообщений. Играет со мной. Надоело. Но тошнотное чувство осталось.

Заказала смену личинки замка. Усатый дядька сделал все за час. Новые гладенькие ключи девственно блестят. Зубастые, они забавным украшением ложатся мне в руку, и я чувствую вес давно назревшего и принятого решения.

В день накануне соревнований я обычно ничего не делаю. Просто лежу. Никаких гаджетов, телевизора, соцсетей, разговоров, книг – ничего. Но не сегодня! Да, я могу себе позволить нажраться.

Два джин-тоника растворились во мне так, словно я пила воду с привкусом радости. На фоне звучит «Фаннел оф Лав бай». Я сажусь напротив зеркала. В отражении уставшая девушка, которая не может выйти из состояния зависимости от тех, кто держит пистолет у ее виска.

«Жалкая потаскуха!» – выплескиваю джин-тоник на отражение – оно теперь улыбается растекшимися глазами персонажей Пикассо. Жирно мажу помаду о губы, обвожу по кругу. Еще раз. Еще. И еще. Не жалея жирный стержень, раскрашиваю и раскрашиваю рот. Пусть он подает сигнал: девушка готова к любви.