Несмотря на то что юношески-молодой голос короля дрогнул, эта общечеловеческая слабость придавала ему еще более царственный вид. Ричард был чрезвычайно тронут и в один миг растаял.

– Прости меня, Боже! Но я не могу сказать этого.

В голосе его прорывалась жалость.

Юный король чуть не заплакал.

– О Ричард! Что же это такое?

Но Ричард отвернулся. Наступила минута, выгодная для итальянца.

– Так слушайте же, король Филипп! – начал он прямо и угрюмо. – И ты, граф Пуату, послушай тоже! Я живо укрощу твои речи. Мне случилось узнать кое-что про это дело. Если это не будет к твоей чести, это уж не моя вина, но оно послужит к чести моего убитого кузена. Так слушайте же!

Ричард высоко поднял голову.

– Молчи, пес! – проговорил он.

Маркиз зарычал, как старая собака, а у Филиппа губы задрожали и рука дотянулась до плеча Ричарда.

– Я должен выслушать его, Ричард! – промолвил он.

Граф Пуату обнял юношу рукой за шею, и в таком положении они слушали, что говорил маркиз. Лишь под конец Ричард осмелился заглянуть в отуманенные очи короля Филиппа, поцеловал его в лоб и сказал:

– Филипп! Пусть тот, кто дерзает передавать эту сказку, в нее верит, а мы, слушающие ее, сделаем все, что нам долг велит. Теперь ты понимаешь, почему я прикончил Сен-Поля и почему – клянусь небом и землей! – положу на месте этот медный котел.

Он повернулся к Монферрату, и зубы у него блеснули.

– Конрад! Конрад! – ужасным голосом вскричал он. – Чего только ты не натворил на скользком жизненном пути? Провалиться мне в преисподнюю, за пределы церковного покаяния, если я не поспешу спровадить тебя в ад кромешный, только бы настигнуть тебя одного!

– Конечно, ты так и сделаешь, сударь мой, – заметил весьма встревоженный маркиз Монферратский.

– Если ты попадешь туда, мне будет развлечение на короткое время, – ответил Ричард, уже остывший и устыдившийся своей горячности.

Тут Филипп отпустил маркиза. Как только удалось ему освободиться от его присутствия, он бросился в объятия Ричарда и от души выплакал все свои слезы.

Ричард любил этого юношу-короля и утешал его как умел. Но в одном был для него камень преткновения: он и слышать не хотел даже самого слова «брак», пока не повидается с принцессой.

– О Ричард! Женись на ней скорее! Женись скорее, чтоб мы могли всему миру в глаза смотреть! – лепетал юный король, думая, что это – самая действенная мера, прямой ответ на оскорбление, нанесенное его дому.

Но графу это казалось вовсе не так просто или, вернее, слишком просто, но только наполовину. Сам про себя, в душе, он знал прекрасно, что не мог жениться на мадам Элоизе. Впрочем, в то время и король Филипп уже понимал это.

– Я должен видеть Элоизу! Я должен видеть ее наедине, Филипп!

Вот все, что Ричарду пришлось сказать, и против этого, действительно, нечего было возразить.

Дав ей знать, как это полагалось по придворным правилам, он пошел к Элоизе и с первого же взгляда убедился, что все – правда, убедился также, что и прежде он это уже замечал.

Бледная, робкая, крадущаяся девушка с парой запуганных глаз, выглядывающих из-под распущенных волос; согбенная фигура; руки, цепляющиеся за стену, к которой все тело так и жмется; разинутый, искривленный рот; широко открытые, но ничего не видящие очи… Вся истина, голая, ужасная, сверкнула перед ним. Ему было противно на нее смотреть, но говорить волей-неволей приходилось мягко.

– Принцесса! – начал он и двинулся к ней навстречу, чтобы взять ее за руку. Но она ускользнула прочь и на корточках прижалась к стене. Неприятно было видеть, как вздымалась ее грудь, силясь дышать свободно.

– Не тронь меня, граф Пуату! – шепотом попросила Элоиза и застонала. – О боже, боже! Что со мной будет?