Корочка хрустела, из разломов вырывались струйки горячего пара, обжигая пальцы. Я рвал мясо, сок стекал до локтей, мы с Сигизмундом пожирали молча и как на ристалище, кто управится со своим противником быстрее, чтобы прийти на помощь другу. Горячее мясо обжигало язык и пасти, сразу проваливалось в пищевод, а там желудок подпрыгивал и хватал, как пес, на лету, мгновенно проглатывал и смотрел в жадном нетерпении: ну где же еще, почему так долго, что там за ленивец засыпает на ходу?

Отяжелевшие, мы время от времени прикладывались к кувшину, пока хозяйка не догадалась принести по медной чаше. Сигизмунд спросил ее сипло, не успев проглотить очередной кусок:

– Как там… леди?

– В комнате, – ответила хозяйка. – Чистенькая такая комната… Я сама принесла ей поесть. Хорошая девушка. Я ее знаю, она младшая дочь шорника с третьей улицы. У него их шестеро, вот младшую и определили…

Я отпустил ее кивком, Сигизмунд задумался, я сказал с облегчением:

– Ну вот и эту пристроили!.. Не фиг ей здесь рассиживаться, могла бы и сразу домой. Впрочем, понимаю, нужна некоторая реабилитационная программа для жертв насилия. Ладно, пусть поест, помоется… хотя последнее лишнее, как думаешь?..

Сигизмунд сказал с упреком:

– Сэр Ричард, я слышу в вашем голосе шуточки в адрес этой несчастной, а это нехорошо!

– Да. Но это только типа шуточки, – согласился я, – но не сама шуточка. Я в самом деле ей глубоко сочувствую. Она еще молодец, никакого визга! Приняла все достойно. Как и то, что в жертву, так и освобождение.

Он просиял, как будто я расхваливал долго и самозабвенно его самого.

– Она превосходный человек, превосходный!

– Согласен, – сказал я, – вообще, у женщины нет недостатков, пока не похвалишь ее перед подругами. Но ее подруг здесь нет, а мы с тобой видим только милашку с хорошенькой мордочкой. Да еще и блондинку!

Сигизмунд заподозрил подвох, спросил подозрительно:

– Да, волосы просто золотые… И что?

– Когда же ты поймешь, что блондинка – это не цвет волос?

Мы разливали остатки вина по чашам, когда хлопнула дверь, ввалились трое поджарых мужчин, покрытых пылью, усталых. Они заняли ближайший к выходу стол, сразу же потребовали вина промочить пересохшие глотки, а еду потом, потом. Хозяева засуетились, а мы допили свое и отправились наверх, провожаемые заинтересованными взглядами. Судя по плотному загару, эти трое с юга, с очень далекого юга.

В просторной комнате на втором этаже, что отвели нам для ночлега, крупнозадая служанка стелила постели. У нее оказалась настолько пышная подпрыгивающая грудь, что едва не вываливалась из глубокого выреза. Я совершенно не запомнил ни лица, ни фигуры, вообще ничего не запомнил, а она, быстро управившись, хотела проскользнуть к выходу, но я ухватил за руку и, глядя в низкий вырез платья, спросил:

– А где девушка, что была с нами?

– Она… – ответило там, немного выше груди, хотя голос звучал низкий, грудной, – ее уже увели… Хозяйка тут же сообщила родне. Пришли родители, сестры. Она плакала и не хотела уходить, но утащили…

Я сказал с облегчением:

– Вот видишь, Сигизмунд, а ты уже собирался жениться!

– Да я, – пробормотал он, – не совсем так уж, чтоб… Но если родители ее приняли обратно, то…

Я отпустил руку служанки, такую пухленькую и горячую, словно я уже держался за ее грудь, служанка благодарно пискнула и ускользнула, унося роскошные полушария. Я краем глаза заметил, как смотрит Сигизмунд, подумал, что да, женское платье должно так плотно обтягивать грудь, чтобы дыхание перехватывало у мужчины, ибо мужчина больше всего в женщинах ценит три достоинства: лицо и грудь, ведь грудь – это лицо женщины!